Лев Гумилев

Гумилёв развеял ряд исторических мифов, по сей день бытующих в учебной и справочной литературе и касающихся соседей Руси, например половцев . В обыденном сознании закрепилось представление о них как о типичных кочевниках, вихрем налетающих на врагов и так же быстро испаряющихся в степи. В действительности (и Гумилёв это блестяще показал) основу хозяйства у половцев составляло не коневодство (как у печенегов или татаро-монголов), а скотоводство с преобладанием крупного рогатого скота. Отсюда их медленное кочевание по степи в телегах, запряженных волами с обязательными затяжными остановками на зимовье (что также требовало подходящих условий). Что касается их набегов на русские княжества, то Гумилёв подсчитал на основании данных Лаврентьевской летописи: за 180 лет (с 1055 по 1236 год) половцы нападали на Русь 12 раз и столько же раз нападали на половцев русичи. Зато совместных «операций» оказалось значительно больше — 30 (один только Владимир Мономах приводил половцев на Русь 19 раз). У русских князей в непрекращающихся междоусобных войнах стало почти правилом приглашать половцев для борьбы с соперниками. Плата же за союзнические услуги обычно была самая простая — кочевникам отдавали на разграбление русские земли.

Естественно, что во время подобных акций кровь лилась рекой, а жестокость не знала предела. Но жестокость по отношению к противнику — закономерное и неизбежное следствие всякой войны. Причем национальность противоборствующих сторон не имеет никакого значения. Русские дружинники и ополченцы по отношению к соотечественникам подчас были более жестокими, чем степняки-инородцы. Для сравнения достаточно привести сведения из Ипатьевской летописи о взятии Киева армией Андрея Боголюбского и ордой хана Батыя (спустя неполных семь десятилетий).

Сначала в трехдневном погроме, учиненном владимиро-суздальскими войсками: «В лето 6679 (1171). <…> Взят Киев, месяца марта в восьмой день, на второй неделе поста в среду, и грабили в течение двух дней весь город, Подолье и Гору, монастыри, Св[ятую] Софию, Десятинную Богородицу, и никому не было пощады: церкви горели, христиан убивали, других вязали, жен уводили в плен, насильно разлучая от мужей своих, младенцы плакали, смотря на своих матерей, захватили множество добра, в церквях ограбили иконы, ризы и книги и все колокола вынесли Смоляне, Суздальцы, Черниговцы и Олегова дружина; были захвачены все святыни; погаными был зажжен Печерский монастырь, но Бог сохранил его от такого зла. В Киеве у всех людей стоял стон, горе и скорбь неутешная и слезы непрестанные. Эхо все случилось ради наших грехов» (перевод с древнерусского).

Действия татаро-монголов в той же Ипатьевской летописи описаны более сдержанно: «В лето 6748 (1240). Пришел Батый к Киеву с большой силой, со множеством своих воинов окружил город. <…> Поставил Батый стенобитные орудия к городу подле Ляшских ворот (туда подступали дебри). Орудия били беспрестанно день и ночь, пробили стены; взошли горожане на разбитые стены, и было там видно, как ломались копья, как разбивались на куски щиты и стрелы помрачали свет. [Горожане] были побеждены, а Дмитр [воевода] был ранен. Татары взошли на стены и сидели там; в тот день и ночь горожане построили снова другую стену около Богородицы [Десятинной церкви]; на другой день [татары] пошли приступом на них, и был между ними сильный бой; люди взбежали на церковь и на церковные своды со своим имуществом; от тяжести завалились с ними церковные стены; город был захвачен. Димитра вывели раненым и не убили по причине храбрости» (перевод с древнерусского). Трудно сказать, какой эпизод красноречивее — жестокости явно больше в первом. Отношение же Батыя к воеводе Дмитру выглядит вообще как в рыцарских романах: от соплеменников он вряд ли бы дождался такого благородства…

Сказанное вполне соответствует главной идее Л. Н. Гумилёва в понимании данного вопроса: в результате татаро-монгольского нашествия и последовавшего вслед за тем так называемого 300-летнего «ига» в действительности было положено начало формированию симбиоза двух народов — татарского и русского, что привело в конечном счете к формированию российского суперэтноса . Однако такой подход вызвал категорическое неприятие со стороны научной и писательской общественности.

В начале 80-х годов XX столетия широкую известность среди разных категорий читателей получил роман-эссе Владимира Чивилихина «Память», распечатанный миллион тиражом в популярном издании «Роман-газета» и получивший Государственную премию. Писатель, выполняя, судя по всему, «социальный заказ» высших идеологических и станций, обрушился с критикой на историческую концепцию Л. Н. Гумилёва и евразийства вообще — в особенности по вопросу татаро-монгольского нашествия. Аргументация автора выглядела поверхностной и была рассчитана главным образом на эмоции. Сегодня, спустя четверть века, замшелым анахронизмом веет от таких, к примеру, пассажей В. Чивилихина: