Лев Гумилев

На передний план выдвигается криминальная личность средневекового бандита — ушкуйника, изменившего христианским заповедям, грабившего и сжигавшего повсюду русские города, вырезавшего поголовно все мужское население и продававшего мусульманским и иудейским работорговцам молодых женщин и девушек. Деяния сих «рыцарей ножа и топора», перемещавшихся на многовесельных ладьях-ушкуях по русским рекам, мало чем отличались от зверств любых иноземных карателей…

Понятно, что неуправляемая и бесконтрольная вольница, по непонятным причинам отождествляемая некоторыми историками со свободой и демократией, нуждалась в немедленном обуздании. Тем более что Новгород, а вслед за ним и Псков, недовольные укреплением Москвы, затеяли опасные политические интриги и возымели серьезное намерение поступиться общероссийскими интересами и присоединиться либо к Литве, либо к Ливонии, либо к Швеции. Дабы покончить с сепаратистскими настроениями (которые, к чести новгородцев и псковичей, разделяли далеко не все), требовались бескомпромиссная политическая воля и твердая самовластная рука. Таковая вскоре нашлась: Иван III (Великий) и Иван IV (Грозный) навсегда отбили охоту у новгородских и псковских псевдодемократов торговать интересами государства Российского.

Какой крови это стоило – хорошо известно из летописей и мемуарных источников. Московские летописцы не пожалели ярких красок и возвышенных слов в похвалу авторитетному и грозному властителю государства Российского Ивану, заслуженно прозванному Великим. Авторы летописей точно прониклись тем общим пассионарным духом, который был присущ самому царю Ивану III, его ближайшим сподвижникам и всему московскому люду, что ковали мощь и величие Российской державы. Особенно наглядно это проявилось во время борьбы с новгородским сепаратизмом, когда независимая и богатая феодальная республика на Волхове в своем соперничестве с Москвой дошла до последнего предела и готова была, поступясь общерусскими интересами, перейти в подданство к польскому королю. Вождем и идейным вдохновителем антимосковской партии волею случая стала вдова новгородского посадника Марфа Борецкая и ее дети. Правда редко бывает на стороне государственных изменников и предателей. Так случилось и с новгородскими самостийниками.

Идею государственного централизма в полной мере смогла реализовать только Московская Русь, да и то — опираясь на достижения имперского строительства Чингисхана и Золотой Орды. Именно в новгородской эпопее наглядно проявилось пассионарное воодушевление москвичей, которое переломило апатию во много раз превосходящего большинства новгородцев. Последние думали прежде всего о своей мошне, первые — об интересах родины. Победоносный клич «Москва! Москва!», прозвучавший впервые на реке Шелони 14 июля 1471 года, на долгие десятилетия стал главенствующим на всей необъятной территории новой и разрастающейся вширь России. Усмирение и умиротворение Новгорода сопровождались жесточайшими репрессиями. Летописцы сообщают о них с леденящими душу подробностями. После Шелонской битвы на пепелище Старой Руссы великий князь Московский самолично учинил показательную расправу над приверженцами новгородской самостийности и сторонниками Марфы-посадницы.

Но, похоже, иного лекарства против воинствующего сепаратизма, кроме применения силы, история просто не знает (о чем, между прочим, свидетельствуют и события уже нашего времени). Ведь новгородцы не внимали словам разума и убеждения. Увещевательных грамот им было отправлено предостаточно. И если бы царь Иван проявил мягкость или нерешительность и дальше продолжал слать грамоты и ждать когда их обсудит вече и примет решение путем голосования, то сегодня бы Новгород (а вслед за ним и Псков) входил бы в состав Шведского королевства или Польши, а внешняя граница России проходила бы невдалеке от Москвы, где-нибудь под Можайском (как это и было в середине XV века). Впрочем, пришлось, опережая события, несколько забежать вперед, хотя в этом большой беды нет: повествование настоящей главы двигается не только историческим (хронологическим), но и логическим путем…

* * *