Лев любит Екатерину

По утру прислал Салават парламентера, которого заводские без церемоний повязали и допросили. Он назвался Шайтаном и пытался передать приказ от Самозванца всем оставить заводы, следовать за его армией, а имение поджечь. Мужики на это не согласились. «Будет, наигрались! Распустили вашу сволочь!» Шайтан снова к ним подступался: «Мы-де все одного государя дети. Нам надо жить дружно и вместе исполнять его волю». На что получил: «Видали мы вашу дружбу на Симском заводе! И с нами хотите тоже сделать! Не дадимся». Вздумали было собаку повесить, но приказчики удержали народ от расправы и посадили бунтовщика в погреб.

Девятнадцатого штурм повторился и был жесток. Башкиры захватили первый ряд окон бастионов, но пушечной и ружейной пальбой нападавших отогнали прочь. Осажденные так раздухарились, что пошли в атаку. Они гнали отступающих по полю до леса и вернулись только из опасения, что хитрецы их заманивают.

Но разгневанный Юлай действительно решил отступать. В отместку на обратном пути он ворвался в деревни Карауловку, Орловку, Ерал, сжег дома и переколол полторы сотни жителей. Прискакав домой, охолонул и даже продиктовал письмо приказчикам-катавцам: «Как нам не жить в согласии? Должно обещаться не чинить друг другу зла. Готов отдать в завод двух аманатов». Но ответа не последовало. Прошла для заводских пора легкой веры.

У Потемкина двое троюродных братьев – Михаил и Павел Сергеевичи. Ближе них мужчин в роду нет. Потому и хороводился с ними Гриц с самого детства. А те, признав его атаманом, служили как старшему, преданно и верно. Михаил пошел по интендантской службе, для чего характером совсем не подходил. Был он строг, болезненно честен и готов сам себя обобрать, лишь бы выдать служивым их пайку. Худоба и нервное подвижное лицо делали его почти некрасивым. Он знал, что чересчур рассудочен и оттого не ладит с дамами. Бывало, постился до изнеможения. По два раза на день отстаивал службу. Гриц дразнил его «Святителем Смоленским», и все соглашались, что прозвище это братцу как раз впору.

Павел же был, напротив, нежен, впечатлителен, всегда в мечтах. Ростом невысок, сложения деликатного. Глаза большие, нос вздернут. Настроение у него менялось, как питерская погода: по десять раз на дню. Больше любил грустить и задумываться. Украдкой писал стихи. И даже когда начал служить в армии, не бросил пропащее дело. Изводил себя элегиями.

И этого-то человека императрица пожелала видеть руководителем следственной комиссии в Казани. Потемкин не возражал. Ему нужна была там своя рука. Старшой рассудил здраво: Казань от мятежников далеко, бунт кончается, скоро Бибиков с Михельсоном всех перебьют. А Павел так добр, что и своих-то крестьян не сечет. Самое ему место разбирать дела и находить смягчающие обстоятельства. Ибо государыня большой крови не хочет.

Гром грянул среди ясного неба. Пятнадцатого июля измочаленный курьер привез известие, что Казань сожжена. У Григория единственный глаз полез на лоб. Он несколько минут молчал, сжимая и разжимая на столе кулаки. Потом потянул графин, глотнул залпом, половину опрокинул на себя и велел звать Михаила Сергеевича. Тот недавно вернулся с юга и теперь помогал брату в коллегии.

«Святитель Смоленский» вошел, настороженно глянул на Потемкина – что-то уж больно темен с лица. Вице-президент ткнул пальцем в бумагу. Михаил склонился над столом – обычно брат не приглашал его читать рапорты – да вдруг как отпрыгнет. Казань! Как Казань? Ведь Самозванец побит!

И оба хором выдохнули:

– Павел…

Павел Сергеевич стоял на стене и смотрел на море огня, отделенное от кремля только узким ободком реки. Жарко, как в домне. Казалось, вот-вот выкипит вода, и осажденные спекутся в кольце красных кирпичных стен, как гусь в русской печи.

Павел уже давно снял шляпу, парик и форменный кафтан, оставшись в одной рубашке с развязанным воротом и в лосинах. Дальше разоблачаться было неприлично, хотя адски хотелось. К нему по стене приближалась женщина. Он видел, как колоколом покачивалась ее юбка, и косточки корсета ходили на тощих боках от тяжелого неровного дыхания. Пот градом катился со лба.

– Преосвященный Вениамин сейчас начнет обходить стены с иконой, – крикнула она, помахав рукой. – Спускайтесь, генерал.

– Я не в форме, Лиза. Мне не хотелось бы…

– Там все полураздетые, идемте, – она твердо взяла его за руку и повела за собой к лестнице.

Оба уже так очумели от жары и предвкушения смерти, что не видели в этом ничего предосудительного. А ведь они были едва знакомы. Теперь казалось, знают друг друга лет десять. Время спрессовалось, не оставляя на экивоки ни минуты. Наверное, их убьют. Наверное, скоро. К чему церемонии? По мирному бытию роман растянулся бы на полгода. Но вышло, что за один день с утра до вечера прошла долгая, бурная жизнь, состарившая их вместе.

– Где Егорка? – спросил генерал, опасавшийся, что в таком столпотворении младшего брата госпожи Харловой задавят.