Если кто-нибудь из гоплитов и услышали его, то все равно не повернулись. Они смотрели на персов и ждали. Мне было видно, как посланник проехал через шеренги персов и натянул поводья перед колесницей царя. Потом Ксеркс что-то яростно сказал Гидарну, и тот развернулся, чтобы дать сигнал лучникам.
Царь не желал больше терять времени. Мы представляли собой прекрасную цель. Нас должны были прикончить стрелами.
Они прилетели свистящим облаком, темной грозовой тучей, пролившей свой смертоносный дождь на наши головы. Щиты отразили сотни из них, но остальные нашли свои щели. Между залпами не было перерывов. После того, как отстреливалась очередная шеренга, на ее место выходила новая. Они лихорадочно спешили положить конец нашему сопротивлению.
Такой была наша смерть. Мы стояли до последнего на этом холме и, когда мы упали, наши тела оказались рядом с телом Леонида – нашего царя.
В этой обители теней, что лежит за могилой, мне ведомо, что я, Мегистий, мог спасти свою жизнь, не покрыв себя бесчестьем. У провидца есть свои привилегии. Но моей привилегией стала смерть со спартанцами. И мои воспоминания об этом более реальны, чем о любых других пережитых мною событиях.
Ксеркс открыл ворота в Грецию. Он и его варварские орды вошли в эти ворота, уверенные в победе. Но, несмотря на то, что мы умерли, мы остались живы в том смысле, который не было дано понять персам. Это оказалось тем уроком, который они так и не смогли усвоить; его выучили греки, которые не предали наследие доблести, завещанное им Леонидом.
Они не забыли нас. Мы не забыты и по сей день. Она стоит там – каменная колонна на холме, где мы стояли когда-то, а потом не смогли остаться стоять. Это место пустынно, но иногда туда приходят крестьянские дети, которые оставляют у ее подножия букетик цветов. И когда они поднимают глаза, то видят надпись, которую могут прочесть и вспомнить, как помнили спартанцы…