Лев Толстой

Конечно, ни священник, ни дьякон, ни начальник тюрьмы, ни надзиратели, ни заключенные не видят в происходящем святотатства, фарса «за счет Христа». У священников вместо истины – обряды, у чиновников вместо сердца – своды законов. В попытке помочь Масловой и другим заключенным избегнуть злой участи Нехлюдов сталкивается со всеми возможными представителями бюрократии. Вот, например, «муж графини Чарской, отставной министр». «Убеждения графа Ивана Михайловича с молодых лет состояли в том, что как птице свойственно питаться червяками, быть одетой перьями и пухом и летать по воздуху, так и ему свойственно питаться дорогими кушаньями, приготовленными дорогими поварами, быть одетым в самую покойную и дорогую одежду, ездить на самых покойных и быстрых лошадях, и что поэтому это все должно быть для него готово». Комендант Петропавловской крепости, «старый генерал из немецких баронов», получил свою первую награду на Кавказе за то, что под его предводительством «было убито более тысячи людей, защищавших свою свободу и свои дома и семьи». «Потом он служил в Польше, где тоже заставлял русских крестьян совершать много различных преступлений…» Нехлюдов «слушал его хриплый старческий голос, смотрел на эти окостеневшие члены, на потухшие глаза из-под седых бровей, на эти старческие бритые отвисшие скулы, подпертые военным воротником, на этот белый крест, которым гордился этот человек, особенно потому, что получил его за исключительно жестокое и многодушное убийство, и понимал, что возражать, объяснять ему значение его слов – бесполезно». Во главе этих монстров – Топоров – карикатура на обер-прокурора Святейшего Синода Е. Н. Победоносцева. Этот «узкий плешивый череп», эта рука с толстыми синими жилками, губы, растянутые в добродушной улыбке. Холодный, лицемерный, жестокий, стоит он на страже закона.

В строгой административной иерархии «цена» подчиненных зависит от «стоимости» их начальников, на каждой ее ступени человек превращается в чудовище. Галерея их портретов чем-то напоминает «Мертвые души» Гоголя. С каждым следующим визитом Нехлюдов открывает для себя новую низость, глупость, жестокость, взяточничество, расточительство. Гоголь намеревался противопоставить своим монстрам во второй части «Мертвых душ» характеры положительные, что, впрочем, мало ему удалось. Толстой решает в своем романе смешать характеры «светлые» и «темные», ужасающей клике властей предержащих у него противостоит народ. В предыдущих романах он писал только о крестьянах, в «Воскресении» появляются сапожники, каменщики, заводские рабочие, прачки, слуги, осужденные… К этим несчастным жертвам плохо устроенного общества Толстой испытывает уважение и нежность. И если говорит о них с тем же реализмом, что и о представителях высшего общества, то без малейшей иронии. Да и можно ли над ними смеяться? Он показывает их физическую нечистоту самыми темными красками и не видит при этом ничего, кроме их ясной души: Федосья с ее тихим голосом и лучистыми глазами, Тарас с добрыми синими глазами, идущий в Сибирь со своей несправедливо осужденной женою, крестьянин Меньшов с золотым сердцем, чьи глаза тоже полны света. Даже пьяниц и дошедших до скотского состояния людей оправдывает Толстой чрезвычайной нуждой, в которой они живут. Перед читателем проходят силуэты сотен людей, едва обрисованные, но вместе они создают эффект непрестанного своего присутствия на страницах книги. В воспоминаниях видятся Нехлюдову «сапожники, которых он увидал работающих в окне одного подвала; такие же были худые, бледные, растрепанные прачки, худыми оголенными руками гладившие перед открытыми окнами, из которых валил мыльный пар. Такие же были два красильщика в фартуках и опорках на босу ногу, все от головы до пят измазанные краской… В засученных выше локтя загорелых жилистых слабых руках они несли ведро краски и не переставая бранились. Лица были измученные и сердитые. Такие же лица были и у запыленных с черными лицами ломовых извозчиков, трясущихся на своих дрогах. Такие же были у оборванных опухших мужчин и женщин, с детьми стоявших на углах улиц и просивших милостыню. Такие же лица были видны в открытых окнах трактира… У грязных, уставленных бутылками и чайной посудой столиков, между которыми, раскачиваясь, сновали белые половые, сидели, крича и распевая, потные, покрасневшие люди с одуренными лицами».