Лев Толстой

Когда Нехлюдов оказывается среди представителей высшего общества, из-под пера автора выходят слова – «отталкивающий», «тучный», «грузный», «праздный», «самодовольный», «отвратительный»… Окружает его народ, все вокруг худые, бледные, угрюмые, изнуренные, озлобленные, несчастные… Страсть Толстого к прилагательным, эпитетам невероятна. Он не может отказаться от них ради того, чтобы облегчить фразу, избежать нагромождения гласных. Не важно, что написанное некрасиво, главное – оно правильно. Поэту, присылавшему ему свои стихи, отвечал: «Я не люблю стихов и считаю стихотворчество пустым занятием. Если человеку есть что сказать, то он постарается сказать это как можно явственнее и проще, а если нечего сказать, то лучше молчать».

В этом смысле он с пренебрежением относится к музыке слова, но исключительно чуток к высказываемым мыслям. Его фраза, обремененная излишними «что», «кто», «который», «этот последний», «вследствие», как нельзя лучше выражает его мысли. Чехов, критикуя стиль писателя, признавал, что, читая, видишь сквозь строки орла, парящего в небе, которого совершенно не занимает красота его оперения. Да, стиль Толстого – это полная свобода, абсолютная искренность. Он враг тайны в литературе, его мир освещен прямым светом, каждая тень определена положением светила, никаких миражей и призраков, никаких уловок. Из любви к истине мучает автор своих близких, из любви к истине насилует свой стиль. Ему хотелось бы не только жить по-крестьянски, но и писать так же. Вбивать слова, как гвоздики в подошву. Чтобы удерживали и служили многим поколениям.

Написанное с яростью памфлета «Воскресение» ошеломило читающую Россию. Никто из официальных лиц не осмеливался открыто высказать возмущение этим неуемным осуждением пороков существующего строя. Все вырученные деньги пошли на помощь духоборам. Роман этот больше, чем литература, делился с Толстым Немирович-Данченко, говорит, что не может припомнить ничего подобного: создается впечатление, будто ходишь среди этих людей, видишь то, что их окружает. Стасов назвал «Воскресение» чудом, уверял, что вся Россия живет им, невозможно вообразить все споры и разговоры, им вызванные, среди русских только несколько дураков и декаденствующих дегенератов, как, например, Мережковские, настроены против автора. По его мнению, в литературе девятнадцатого века не было ничего подобного, «Воскресение» гораздо выше «Отверженных», потому что в нем нет никакого идеализма, выдумки, литературы, а только живая плоть.

Сам Лев Николаевич был настроен скептически. По обыкновению считал, что работа нехороша. Стыдился своего успеха литератора, а не философа. Извиняло его лишь то, что удалось помочь духоборам: публикация принесла им восемьдесят тысяч рублей. Не без кокетства, впрочем, Толстой писал Хилкову: «Думаю, что как природа наделила людей половыми инстинктами, чтобы род не прекратился, так она наделила таким же кажущимся бессмысленным и неудержимым инстинктом художественности некоторых людей… это единственное объяснение того странного явления, что не глупый старик 70 лет может заниматься такими пустяками, как писание романа».[602]

Семидесятилетие писателя праздновали 28 августа 1898 года в Ясной Поляне. За столом собралось сорок человек. Юбиляр сиял. Когда Преображенский предложил выпить за здоровье хозяина, присутствующие напряглись, Софье Андреевне пришлось объяснять, что невозможно выпить за здоровье Льва Николаевича, поскольку он сторонник трезвости. Толстой был в зените славы, в прекрасном физическом состоянии – собственная мощь то восхищала его, то вызывала отвращение. Когда он был искренним: в то время, как косил три часа кряду, не останавливаясь, или в моменты сожаления о нечистых мыслях, при виде проходящей молоденькой крестьянки?

Его известность всегда выливалась в обширную переписку и многочисленные визиты. К Толстому приезжали все знаменитые иностранцы, посещавшие Россию: Чезаре Ломброзо («маленький, очень слабый на ногах старичок, слишком дряхлый на вид по годам» скажет о нем Софья Андреевна), поэт Райнер Мария Рильке, который не произвел на хозяина никакого впечатления. Ломброзо попытался высказать свои соображения о преступнике как человеке, чью ответственность смягчает наследственность, болезни, среда, Толстой, нахмурив брови, сурово произнес, что всякое наказание само по себе преступно.