Лев Толстой: Бегство из рая

«Я вырвал дневник и оставил у себя, – пишет Толстой. – Когда вы пришлете оригинал, который верно у вас (он не знает, что оригинал у Трепова. – П.Б.), уничтожу этот список. Те дневники, которые у вас, пожалуйста, не давайте переписывать, а, выписав мысли общего содержания, пришлите их мне. Сколько у вас тетрадей? – Опять передумал: посылаю вам дневник, но прошу истребить его».

Поведение Л.Н. не поддается здравой логике. Оно доказывает, что Толстой явно находится в зависимости от Черткова, причем не только практической, но и душевной.

Положение, в котором оказался Чертков, сделавший тайное явным, было крайне щепетильным. Не признаться Л.Н., что дневник размножен и оригинал его хранится у третьего лица, он не мог. Боясь навсегда потерять доверие Толстого, В.Г. в ответном письме рассказывает всю правду, не называя только имя Трепова, заменив его на «надежного друга». Чертков бесконечно кается за свою оплошность, просит прощения, обещает быть осторожным и, наконец, высказывает главное опасение:

«Признаюсь вам, Лев Николаевич, что кроме угрызений совести за огорчение, мною вам причиненное, я сейчас еще мучим опасениями, не потеряете ли вы вообще вашего всегдашнего доверия ко мне по отношению к вашим бумагам? И не воспрепятствуете ли вы тому, чтобы Марья Львовна, согласно своему намерению, прислала мне последнюю из хранящихся у нее тетрадей дневников, отданных вами ей на сохранение?»

Из этого можно сделать вывод, что в архиве Черткова были уже все поздние дневники Толстого, за исключением самых последних записей, которые он не успел скопировать из-за болезни и вынужденного отъезда. Между тем под ним горит земля. На квартирах Бирюкова и Попова проводятся обыски. Вскоре будут обыскивать и его и через три года вышлют в Англию.

Чертков был храбрым человеком. Он нелегально распространял запрещенные сочинения Толстого, печатал их за границей. Но в октябре 1894 года скончался император Александр III, благоволивший к Черткову, в отличие от Победоносцева. Чертков торопился с копированием дневников еще и по этой причине. Вдали от России и Толстого единственной возможностью оставаться в непосредственной близости к учителю был бы его архив.

Толстой принимает компромиссное решение. «Дубликат, списанный, уничтожьте, а те, которые вам не нужны, пришлите мне».

Но почему он сам не уничтожил копию, когда она оказалась в его руках? Почему не заставил Черткова немедленно вернуть оригинал? Почему, вымарывая из дневников нелестные отзывы о жене и детях, он то же самое предлагал делать В.Г., доверяя ему такие интимные вещи? Больше чем дружба Для Черткова интриги против С.А. и ее детей становятся обычным делом. Наябедничав Л.Н. на его дочь Машу в сентябрьском письме 1892 года за ее отказ выполнять секретарские обязанности не только для отца, но и для него, он в январе 1895 года пытается внести раскол между отцом и Татьяной. Не прощая ей историю с фотографией, он пишет Л.Н.: «Я был неправ… Но этот грех не мог или во всяком случае не должен был расстроить Татьяну Львовну, сознательно, непрерывно и хладнокровно пользующуюся для своих удобств и удовольствий вашим участием в разделе между вашими детьми той собственности, которую вы не признавали вашей. Это было действительной, а не воображаемой ошибкой с вашей стороны, которую вы сознательно признали и признаете таковой, которая будет служить, когда она станет известной людям, действительным соблазном для многих и многих искренних людей, и тем не менее продолжать ежеминутно участвовать в которой Татьяна Львовна находит возможным, потому что это ей выгодно».

«Получил ваше холодное письмо, милый друг, но всё-таки был очень рад ему, потому что давно не знал ничего про вас», – отвечал Толстой.

В том же 1895 году Чертков посылает Толстому курточку, не новую, со своего плеча. «Посылаю вам свою теплую курточку, которую мы ремонтировали домашними средствами. (Привезенная моей матерью по моей просьбе из-за границы, совсем не такая, несмотря на то, что Вас. Алекс. Пашков очень хлопотал о ней, узнав, что она для вас.) К тому же эта моя старая будет вам больше по вкусу, именно как поношенная. Она вам теперь осенью пригодится для велосипеда (Толстой в это время учился ездить на велосипеде. – П.Б.) и верховой езды; и мне приятнее, чтобы она была на вас, чем на мне».

И Толстой в ответ нежно благодарит В.Г. и Галю: «Спасибо за чудесную курточку, буду носить ее и поминать вас обоих…»