Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

Текст, который видел и читал Достоевский, это письмо Л. Толстого тетушке от 2 или 3 февраля 1880 года. То самое письмо, которое, как мы видели выше, стало своеобразным водоразделом в отношениях «бабушки» и племянника, в котором Толстой заявляет, что не может верить в то, что представляется ему ложью. И не только не может, но и уверен, что в это верить нельзя, что «бабушка» верит «с натуги», то есть заставляет себя верить в то, что не нужно ни ее душе, ни отношениям этой души с Богом. Такое насилие над душой и совестью есть кощунство и служение князю мира сего.

В письме Толстой провозглашает, что вера в Воскресение, Богородицу, искупление есть для него кощунство и ложь, творимые для земных целей. Интересно, что Толстой указывает на невозможность для мужчин с образованием «бабушки» верить в такие истины. В финале письма он призывает «бабушку» проверить, крепок ли тот лед, на котором она стоит, и говорит ей «прощайте». Сам писатель «чуть-чуть со вчерашнего дня» открыл для себя эту новую веру, но вся его жизнь с этого момента переменилась – «все перевернулось и все, стоявшее прежде вверх ногами, стало вверх головами»[406].

Конечно, учитывая сказанное ранее, для Достоевского это «открытие» Толстого не могло быть чем-то близким и сродным. Он планировал отвечать Толстому, но не смог из-за скоропостижной смерти реализовать свое намерение.

Очень интересный комментарий к реакции Достоевского на письмо Толстого А. А. Толстая дает в своем письме от 19 июля 1882 г. жене писателя, С. А. Толстой.

Сравнивая Толстого и Достоевского, «бабушка» отмечает, что оба горели любовью к людям, но последний «как-то шире, без рамки, без материальных подробностей и всех тех мелочей, которые у Левочки стоят на первом плане; а когда Достоевский говорил про Христа, то чувствовалось то настоящее братство, которое соединяет нас всех в одном Спасителе. Нельзя забыть выражение его лица, ни слов его, и мне сделалось тогда так понятно то громадное влияние, которое он имел на всех без различия, даже и на тех, которые не могли понять его вполне. Он ни у кого ничего не отнимал – но дух его правды оживлял всех».[407]

Девятая не-встреча с Достоевским: «Опора отскочила» (1881)

«Как бы я желал уметь сказать все, что я чувствую о Достоевском <…> Я никогда не видел этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним, и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый, самый близкий, дорогой, нужный мне человек. Я был литератор, и литераторы все тщеславны, завистливы, я по крайней мере такой литератор. И никогда мне в голову не приходило меряться с ним – никогда. Все, что он делал (хорошее, настоящее, что он делал), было такое, что чем больше он сделает, тем мне лучше. Искусство вызывает во мне зависть, ум тоже, но дело сердца только радость. Я его так и считал своим другом, и иначе не думал, как то, что мы увидимся и что теперь только не пришлось, но что это мое. И вдруг за обедом – я один обедал, опоздал – читаю, умер. Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал и теперь плачу».

Л. Н. Толстой и Н. Н. Страхов: Полное собрание переписки. Т. II. С. 593.

Это письмо Л. Толстой отправил Страхову сразу, как только узнал о смерти Ф. М. Достоевского. Можно согласиться с выводами Л. М. Розенблюм: «Письмо это исповедальное, написанное как раз в то время, когда Толстой чувствовал себя особенно одиноким на своем новом пути. Человека, которого он никогда не видел, с которым нередко расходился во взглядах и эстетических вкусах, он называет своим другом, “самым, самым близким, дорогим, нужным” (“это – мое”), опорой, которая вдруг “отскочила”. Удивительные слова “я растерялся”. При всем известном бесстрашии Толстого это признание особенно значительно. Присутствие Достоевского в современном мире было очень важным, необходимым, по ощущению Толстого. С уходом Достоевского что-то существенно изменялось»[408].