Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

«До сих пор вижу, как он удаляется по березовой аллее. И вижу мать, сидящую под деревьями у дома. Ее лицо искажено страданием. Широко раскрытыми глазами, мрачным, безжизненным взглядом смотрит она перед собою. Она должна была родить и уже чувствовала первые схватки. Было за полночь. Мой брат Илья пришел и бережно отвел ее до постели в ее комнату. К утру родилась сестра Александра».

Толстая Т. Л. О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода // Литературное наследство. Т. 69: Лев Толстой / АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2. С. 260.

Причина конфликта отца и матери была очень образно разъяснена няней Александры Львовны: «С графом все нелады шли. Чудил он в ту пору. То работать уйдет в поле с мужиками с утра до ночи, то сапоги тачает, а то и вовсе все отдать хочет. Графине это, конечно, не нравилось»[419].

«Если бы в то время Лев Николаевич приласкал меня, помог бы мне в делах, попросил бы меня опять самой кормить ребенка, я, разумеется, с радостью склонилась бы на это. Но он неизменно был суров, строг, неприятен и так чужд, как никогда. Целые дни он проводил вне дома и тогда, в июне, косил траву наравне с мужиками. Когда вечером он сидел с нами, то вид у него был всегда такой усталый и суровый, что страшно было с ним разговаривать. И все вокруг молчали, и всем было тяжело».

(ТМЖ. 1, 443).

Об этом же событии сообщил в дневнике и сам Л. Толстой, основной акцент делая на духовном состоянии своей жены, которое он к тому моменту их жизни уже считал весьма плачевным. Это одна из тех трагических записей, которые свидетельствовали о тяжелом семейном конфликте, который разворачивался в семье и которому суждено было претвориться в настоящую катастрофу с ложью, скрытностью, недоверием, судебными процессами, участием в сугубо семейном, по сути, скандале, совершенно посторонних людей, причем проходило это практически на глазах у всего мира.

«Я ушел и хотел уйти совсем, но ее беременность заставила меня вернуться с половины дороги в Тулу. Дома играют в винт бородатые мужики – молодые мои два сына<…> И пошел к себе, спать на диване; но не мог от горя. Ах, как тяжело! Все-таки мне жалко ее. И все-таки не могу поверить тому, что она совсем деревянная<…>Начались роды, – то, что есть самого радостного, счастливого в семье, прошло как что-то ненужное и тяжелое. Кормилица приставлена кормить. – Если кто управляет делами нашей жизни, то мне хочется упрекнуть его. Это слишком трудно и безжалостно. Безжалостно относительно ее. Я вижу, что она с усиливающейся быстротой идет к погибели и к страданиям – душевным – ужасным».

(49, 105).