Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

Но Св. Синод не сдавался. В связи с ответом П. А. Столыпина было запрошено мнение юрисконсульта Св. Синода Дылевского и обер-секретаря Исполатова. Их отзыв был следующим. Председатель правительства прав, 73 и 74-я статьи Уголовного уложения не могут быть применимы по отношению к означенной брошюре, в ней «содержатся лишь мысли сектантского характера, несомненно, могущие иметь весьма печальное влияние на религиозное развитие детей, для которых брошюра предназначена»[569]. На основании этого можно было бы применить статью 90 Уголовного уложения. Однако, «принимая во внимание современное отношение судебных учреждений и общества к преступлениям против веры и то обстоятельство, что означенное в указанной статье правонарушение преследуется в порядке публичного обвинения, а Министерство юстиции, как видно из отзыва тайного советника Щегловитова, не находит возможным принятие репрессивных мер по отношению упомянутой брошюры, мы полагаем, что возбуждение дела об уголовном преследовании за выпуск в свет сочинения графа Л. Н. Толстого <…> едва ли может оказаться успешным, особенно в виду имени автора и отношения к нему значительной части нашей интеллигенции»[570].

Щегловитов И. Г. (1861–1918) – министр юстиции Российской империи (1906–1915). Последний председатель Государственного совета (1917). Публично расстрелян в Москве в сентябре 1918 г.

Отзыв министра юстиции, на который ссылаются сотрудники аппарата Св. Синода, выглядит парадоксально. И. Г. Щегловитов подчеркивал, что если бы речь шла о научных богословских трудах или трудах по естествознанию, то тогда можно было бы говорить об их запрещении. Таким образом, смысл процитированных здесь документов совершенно прост. Хотя вред новой книги Л. Н. Толстого для Церкви и для детей очевиден, хотя «евангелие» Л. Н. Толстого 1908 г. принципиально ничем не отличается от аналогичного сочинения начала 1880-х гг. (разве только объемом), какие-либо шаги в адрес Л. Толстого следует признать крайне нежелательными по причине отношения к нему значительной части русской интеллигенции.

Государственная власть действительно оказалась в совершенно двусмысленном положении. С одной стороны, она не хотела обострять и без того напряженные отношения с писателем, с другой – понимала необходимость как-то реагировать на его очевидно антицерковную деятельность. Эта нерешительность власти очень характерна, она лишний раз свидетельствует о том, что механизм, соединяющий Церковь и государство, работал на холостых оборотах. Конечно, в условиях перманентной революции заниматься Толстым значило напрашиваться на новые проблемы внутри страны.

В этом смысле показательны записи в предсмертном дневнике о. Иоанна Кронштадтского. В одной из них о. Иоанн подчеркивает: «…правительство либеральничающее выучилось у Льва Толстого всякому неверию и богохульству и потворствует печати, смердящей всякой гадостью страстей. Все дадут ответ Богу – все потворы»[571]. В другом месте он указывает, что «земное отечество страдает за грехи царя, за его потворство неверию и богохульству Льва Толстого и всего так называемого образованного мира министров, чиновников, офицеров, учащегося юношества»[572].

Следует заметить, что премьер-министр П. А. Столыпин понимал всю двусмысленность создавшейся ситуации, отдавая себе отчет в том, что действующее законодательство реально не дает власти возможности реагировать на появление сочинений, подобных брошюре Толстого. Фактически П. А. Столыпин, как показывает его переписка, пришел к мысли о необходимости дополнить законы карательной статьей, «предусматривающей отрицательное отношение к догматам веры и учению Православной Церкви со стороны печати»[573].

Однако на этом усилия Св. Синода не были исчерпаны. В Деле, о котором идет речь, содержится отзыв тамбовского епископа Иннокентия (Беляева), входившего в число, способствовавших изданию синодального определения 20–22 февраля 1901 г. Владыка уточняет, что в сочинении Толстого «нет ясно высказанного и подчеркнутого отрицания Божественности Иисуса Христа, имеется лишь умолчание об этой Божественности и чудесах Господа, но это умолчание красноречивее всякого ясно выраженного отрицания. В сознании детей чистое, не загрязненное еще мирской суетой, с юных лет вносится понятие о Христе, как о неудачном проповеднике на земле социального Царства, окончившем жизнь свою вместо плахи виселицей, названной крестом»[574].