Лев Толстой. Свободный Человек

«Была одна игра, в которую папá с нами играл и которую мы очень любили. Это была придуманная им игра. Вот в чем она состояла: безо всякого предупреждения папá вдруг делал испуганное лицо, начинал озираться во все стороны, хватал двоих из нас за руки и, вскакивая с места, на цыпочках, высоко поднимая ноги и стараясь не шуметь, бежал и прятался куда-нибудь в угол, таща за руку тех из нас, кто ему попадались.

“Идет… идет…” — испуганным шепотом говорил.

Тот из нас троих, которого он не успел захватить с собой, стремглав бросался к нему и цеплялся за его блузу. Все мы, вчетвером, с испугом забиваемся в угол и с бьющимися сердцами ждем, чтобы “он” прошел. Папá сидит с нами на полу на корточках и делает вид, что он напряженно следит за кем-то воображаемым, который и есть самый “он”. Папá провожает его глазами, а мы сидим молча, испуганно прижавшись друг к другу, боясь, как бы “он” нас не увидал. Сердца наши так стучат, что мне кажется, что “он” может услыхать это биение и по нем найти нас. Наконец, после нескольких минут напряженного молчания, у папá лицо делается спокойным и веселым…

— Ушел! — говорит он нам о “нем”.

Мы весело вскакиваем и идем с папá по комнатам, как вдруг… брови у папá поднимаются, глаза таращатся, он делает страшное лицо и останавливается: оказывается, что “он” опять откуда-то появился.

— Идет! Идет! — шепчем мы все вместе и начинаем метаться из стороны в сторону, ища укромного места, чтобы спрятаться от “него”. Опять мы забиваемся куда-нибудь в угол и опять с волнением ждем, пока папá проводит “его” глазами. Наконец, “он” опять уходит, не открыв нас, мы опять вскакиваем, и всё начинается сначала, пока папá не надоедает с нами играть и он не отсылает нас к Ханне».

Читая воспоминания старших детей о их яснополянском детстве, приходишь к мысли, что если Толстой мечтал устроить в Ясной Поляне отдельно взятый рай, ему это удалось. Для детей…

И не случайно лучшее произведение, написанное его сыном Львом Львовичем, который тоже пытался стать писателем, называется «Яша Полянов». В этом замечательном имени-названии соединились личность ребенка и личность усадьбы. Они становятся одним целым. Лев писал в воспоминаниях: «Мать, отец, братья, сестры, няни, гувернантки, прислуга, гости, собаки, редко медведь с медвежатником, лошади, охота отца и братьев, праздники Рождества, елка, Масляница и Пасха, зима — со снегом, санями, снегирями и коньками; весна — с мутными ручьями и блестящими коврами серебряного тающего снега, с первым листом березы и смородиной, с тягой, с первыми цветами и первой прогулкой “без пальто”, лето — с грибами, с купаньем, со всевозможными играми, с верховой ездой и рыбной ловлей; осень — с началом ученья и труда всей семьи, с желтыми листьями в аллеях сада и вкусными антоновскими яблоками, с первой порошей — вот счастливая жизнь моего детства».

Солнце в зените

С середины шестидесятых и до конца семидесятых годов он почти не пишет дневник. В жизни Толстого это всегда был верный признак того, что в его душе не происходило серьезных душевных перемен, всё шло своим порядком. И такая жизнь его в общем-то устраивала. Но при этом происходил процесс накопления нового душевного и умственного опыта.