Лев Толстой. Свободный Человек

«…со мною стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и всё в той же форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, а что потом?.. Вопросы казались такими глупыми, простыми, детскими вопросами. Но только я тронул их и попытался разрешить, я тотчас же убедился, во-первых, в том, что это не детские и глупые вопросы, а самые важные и глубокие вопросы в жизни, и, во-вторых, в том, что я не могу и не могу, сколько бы я ни думал, разрешить их. Прежде чем заняться самарским именьем, воспитанием сына, писанием книги, надо знать, зачем я это буду делать. Среди моих мыслей о хозяйстве, которые очень занимали меня в то время, мне вдруг приходил в голову вопрос: “Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?..” И я совершенно опешивал и не знал, что думать дальше. Или, начиная думать о том, как я воспитаю детей, я говорил себе: “Зачем?” Или, рассуждая о том, как народ может достигнуть благосостояния, я вдруг говорил себе: “А мне что за дело?” Или, думая о той славе, которую приобретут мне мои сочинения, я говорил себе: “Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, — ну и что ж!..” И я ничего и ничего не мог ответить. Жизнь моя остановилась. Я мог дышать, есть, пить, спать и не мог не дышать, не есть, не пить, не спать, но жизни не было…»

Софья Андреевна заметила эти перемены в настроении мужа. Она пишет в дневнике и письмах младшей сестре:

«Лёвочка что-то мрачен; или целыми днями на охоте, или сидит в другой комнате, молча, и читает; если спорит, то мрачно и не весело».

«Лёвочка постоянно говорит, что всё кончено для него, скоро умирать, ничего не радует, нечего больше ждать от жизни».

«Лёвочка теперь совсем ушел в свое писание. У него остановившиеся, странные глаза, он почти ничего не разговаривает, совсем стал не от мира сего, и о житейских делах решительно неспособен думать».

Что это за «писание»? «Анна Каренина» закончена, издана и принесла автору неслыханный успех, поставив вровень с главным литературным авторитетом того времени, Тургеневым, и даже, пожалуй, выше его. Но этот успех не греет Толстого. Другие мысли занимают его. Тяжелые, непонятные, а порой и просто страшные.

Спустя семь лет, в 1884 году, когда его духовный переворот фактически свершится окончательно, он вспомнит об «арзамасском ужасе» и попытается объяснить то, что мучило его на самом деле в начале этого кризиса. Это был страх смерти.

Зачем жить, если нужно умирать?