Лев Толстой. Свободный Человек

Совсем другим был отклик Толстого на смерть Достоевского. 5 февраля 1881 года (Достоевский умер 28 января) Лев Николаевич писал Страхову в ответ на его письмо: «Я никогда не видал этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним, и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый близкий, дорогой, нужный мне человек… И никогда мне в голову не приходило меряться с ним — никогда. Всё, что он делал (хорошее, настоящее, что он делал), было такое, что чем больше он сделает, тем мне лучше. Искусство вызывает во мне зависть, ум тоже, но дело сердца только радость. — Я его так и считал своим другом, и иначе не думал, как то, что мы увидимся, и что теперь только не пришлось, но что это мое. И вдруг за обедом — я один обедал, опоздал — читаю: умер. Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал, и теперь плачу».

За два дня до этого Страхов писал Толстому: «Он один равнялся (по влиянию на читателей) нескольким журналам. Он стоял особняком среди литературы, почти сплошь враждебной, и смело говорил о том, что давно было признано за “соблазн и безумие”».

Но что было «соблазном и безумием» с точки зрения литературной среды того времени? Как раз проповедь христианства как последней истины.

На этом, по мнению писателей, помешался перед смертью Гоголь, это стало пунктом «безумия» Достоевского, и от этого же «сошел с ума» Толстой. И Толстой действительно принимает эстафету «безумия» от Достоевского. Случайно или нет, но именно после его смерти, с рассказа «Чем люди живы», написанного в 1881 году, по сути, и начинается «поздний» Толстой, взгляды которого на жизнь, религию, искусство противоположны тем, что были приняты в так называемом «просвещенном» обществе.

Отречение от Церкви

Существует устойчивое убеждение, особенно среди людей церковных, что конфликт Толстого с Русской православной церковью возник чуть ли не в его ранней юности. Что духовный переворот с самого начала означал разрыв с церковной традицией понимания христианской веры. Что, иными словами, Толстой всегда был еретиком. Церковные критики Толстого как на неоспоримый факт указывают на его собственное признание, что уже в 15 лет в Казани вместо нательного крестика у него был медальон с портретом Жана Жака Руссо. Но откуда это признание?

П. И. Бирюков сообщает, что в 1901 году Толстого посетил французский профессор Поль Буайе (Paul Boyer), затем описавший в женевской газете «Ле Темпе» впечатления от трех дней, проведенных в Ясной Поляне. Там приводятся устные слова Толстого:

«К Руссо были несправедливы, величие его мысли не было признано, на него всячески клеветали. Я прочел всего Руссо, все двадцать томов, включая “Словарь музыки”. Я более чем восхищался им, — я боготворил его. В 15 лет я носил на шее медальон с его портретом вместо нательного креста».

Но здесь возникает много возражений.

Во-первых, это признание мы получили из вторых рук. Во-вторых, не забудем, что, оставшись сиротами, братья Толстые воспитывались тремя богобоязненными тетушками, у одной из которых, Юшковой, они жили в Казани в сороковые годы, когда юный Лев якобы носил на шее портрет Руссо. Могла ли не заметить Юшкова «богохульного» жеста племянника? Если заметила, то как на это отреагировала? Мы ничего об этом не знаем. В-третьих, в разговоре с Буайе Толстой несколько преуменьшил своей тогдашний возраст — на самом деле он впервые прочитал Руссо в 18 лет.

Никакого «нательного» Руссо в музейных собраниях Толстого мы не найдем. Зато и по сей день в Ясной Поляне находятся 20 икон семьи Толстых. Из них пять принадлежали лично Льву Николаевичу. Лишь после отречения Толстого от Церкви они были «сосланы» в комнату Софьи Андреевны. Одна из этих икон особенно важна.

Это даже не икона, а маленький образок Божией Матери «Три Радости» — подарок Т. А. Ёргольской любимому племяннику. История его появления у Толстого не совсем ясна. Со слов Софьи Андреевны, он был подарен, когда Толстой отправлялся на Крымскую войну. Это напоминает сцену из «Войны и мира», когда княжна Марья уговаривает брата Андрея надеть образок, который носил на войне еще его дедушка. В это время князь Андрей — полный атеист, но ради сестры он соглашается.

Однако из переписки Ёргольской с племянником в период Кавказской войны мы узнаём, что еще в мае 1853 года она с оказией отправила ему образок «Трех Радостей». В сопроводительном письме она писала: «…я поручаю тебя Ее (Богородицы. — П. Б.) святому покровительству, да будет Она тебе в помощь во всех случаях жизни, пусть Она руководит тобой, поддерживает тебя, охраняет и вернет нам живым и здоровым. Эту горячую молитву я обращаю к Ней денно и нощно за тебя, мое милое дитя, мой обожаемый Лёва».

Именно этот образок, а не портрет Руссо Толстой пронес на себе через две войны. И ни пуля, ни сабля не тронули его.