Лев Толстой. Свободный Человек

Но одной проблемой кабинета поступок Толстого не объяснить. Он покупает не просто дом, но целую небольшую усадьбу в тихом районе Москвы, с огромным фруктовым садом, и сразу начинает ее перестраивать и расширять для большой семьи. Он лично входит во все тонкости переделки и устройства отопления, сам покупает дорогую мебель и даже подбирает обои. Софья Андреевна с детьми в это время живет в Ясной, волнуется и немного сердится на мужа за то, что он отстранил ее от участия в обустройстве нового «гнезда». Толстой готовит дом тщательно, с большой любовью и заботой о семье. Когда в октябре 1882 года семья въехала в «Арнаутовку» (по имени бывшего хозяина усадьбы купца Арнаутова), все домашние пришли в восторг!

«Мы приехали в Арнаутовку вечером, — пишет в дневнике Татьяна Львовна. — Подъезд был освещен, зал тоже. Обед был накрыт, на столе фрукты в вазе. Вообще первое впечатление было самое великолепное: везде светло, просторно и во всём видно, что папá всё обдумал и старался устроить как можно лучше, чего он вполне достиг… Я была очень тронута его заботами о нас; и это тем более мило, что это на него не похоже».

Но этот дом был последним подарком Толстого семье, своего рода «лебединой песнью» бывшего рачительного хозяина и приобретателя. Может, оттого он так вложился душой в этот дом, чтобы показать семье, что его «уход» от мирских проблем — это не признак слабости и неумения жить «как все». Что он не впал в слабоумие и не «дурит». Что его новые взгляды выстраданы, а не случайны. Что он пришел к ним разумным путем, а не в результате умственного и психического надлома.

Но в поступке Толстого было, конечно, и серьезное противоречие. Зачем устраивать для семьи богатый дом, тут же предлагая от него отказаться?

В 1883 году в результате череды семейных конфликтов муж и жена пришли к компромиссу, который на самом деле не устраивал ни одну из сторон. В присутствии тульского нотариуса Софье Андреевне была выдана генеральная доверенность на ведение всех имущественных дел, включая право продажи в целом или по частям любой собственности Толстого. Отныне супруга могла извлекать из нее доход, тратить его по своему усмотрению и подписывать любые договоры.

Толстой де-факто (еще не де-юре) отказывался от собственности. Он отрясал это «зло», как прах, от ног своих. Но «зло» ложилось на плечи его жены.

Это был горький компромисс, заложивший мину замедленного действия. Подписывая доверенность, Толстой, видимо, поступал по исповедуемому им принципу ненасилия. Он позволял жене и детям самим решать, как им жить: пойти ли за ним или остаться «господами». Но при этом он оставался жить в семье и волей-неволей разделял с ними обиход. Он же только готовился к новой жизни: сам пилил дрова, учился шить сапоги, пахал и косил вместе с крестьянами. Но потом возвращался в дом (московский и деревенский), где ничего не менялось.

Летом 1884 года он сделал первую попытку уйти из дома. Это был своего рода «черновик» будущего знаменитого ухода. И он получился нелепым.

Восемнадцатого июня в Ясной Поляне Толстой пошел косить траву вокруг дома, потом — купаться на пруд. Вернулся бодрый и веселый. Вдруг между ним и женой вспыхнул спор из-за самарских лошадей, которых он начал было разводить, но бросил это дело. Софья Андреевна кричала, что от этих лошадей одни убытки, что их поморили и что он сам хочет таким образом от них избавиться. Толстой пошел в кабинет, собрал котомку, с которой когда-то пешком ходил в Оптину пустынь, вышел из дома и пошел по березовой аллее к Белым столбам, въезду в Ясную Поляну. Софья Андреевна догнала его и спросила, куда он идет. «Не знаю, куда-нибудь, может быть, в Америку, и навсегда. Я не могу больше жить дома!» — крикнул он со слезами. Жена напомнила, что она беременна и вот-вот должна родить. Толстой не слушал и прибавлял шагу.

С половины шоссе на Тулу он повернул назад. Дома Сергей и Илья играли в карты. «Дома играют в винт бородатые мужики — молодые мои два сына», — пишет он о них в дневнике, как о чужих людях. В третьем часу ночи Софья Андреевна разбудила его: «Прости меня, я рожаю, может быть, умру». Этой ночью родилась их последняя дочь Александра. Толстой остался в семье. Но радости от этого никто не испытывал.

Татьяна Львовна оказалась права, когда писала в дневнике, что отказ от собственности не изменит характеры членов семьи, а породит в них озлобление.