Лев Троцкий

По мнению Грабаря, «при новой власти больше пользы делу сохранения наследия принесет умное руководство Троцкой (Н. И. Седова значилась в документах Наркомпроса под фамилией своего мужа. — Г. Ч.), чьи авторитет и влияние в высших должностных кругах были неоспоримы. Грабаря же там не знали или относились к нему как к бывшему буржуазному «спецу», а значит, человеку ненадежному».[695] Следует добавить, что, рекомендовав Седову на административный пост и став ее помощником в качестве заведующего подотделом национального музейного фонда, И. Э. Грабарь обеспечивал себе личную безопасность, высокий оклад и влияние.[696]

Н. И. Седова оставила на своих постах специалистов, защищала их от притеснений, стремилась облегчить их материальное положение. До конца 1920 года на учет было взято свыше пятисот старинных дворцов и усадеб, из бывших дворянских имений вывезено в музеи более 100 тысяч произведений искусства, сотни библиотек и фамильных архивов. В числе спасенных благодаря деятельности отдела памятников были усадьба Галаховой в Орловской губернии, где был затем организован музей И. С. Тургенева, усадьба «Марьино», принадлежавшая князьям Барятинским в Курской губернии. Эту деятельность Луначарский назвал «положительным чудом».

Разумеется, никакого чуда или загадки здесь не было. Влияние Троцкого в сочетании с энергией и знаниями Седовой позволяли в какой-то степени сохранить художественные ценности, подвергавшиеся разграблению в ходе Гражданской войны, прежде всего маргинальными слоями, изобиловавшими в Красной армии, да и в армиях белых. Должность Н. И. Седовой-Троцкой считалась настолько ответственной, что вопрос о предоставлении ей отпуска решался на заседании Политбюро.[697]

Ко времени окончания Гражданской войны относится немаловажный эпизод в личной жизни Л. Д. Троцкого, который запомнился ему и его супруге на всю жизнь.

У Троцкого и раньше случались внебрачные любовные приключения, оставшиеся, однако, «за семью печатями», будучи, скорее всего, не более чем физиологической потребностью при разлуке с женой. Я уже упоминал об убеждении Натальи Ивановны, что во время лекционных турне Лев вряд ли отказывает себе в плотских удовольствиях.

Непродолжительная любовная связь была у Льва Давидовича в начале Гражданской войны, во время его пребывания в Свияжске в 1918 году. Именно тогда в его распоряжение прибыл кронштадтский моряк Ф. Ф. Раскольников, ставший командиром Волжской флотилии. Вместе с ним приехала двадцатидвухлетняя Лариса Михайловна Рейснер, которая происходила из высокоинтеллигентной семьи профессора истории права Московского университета Михаила Александровича Рейснера, после октября 1917 года ставшего большевиком. Лариса уже успела побывать любовницей поэта Николая Гумилёва, а затем ринулась в революцию вместе с новым возлюбленным Раскольниковым, за которого вышла замуж.

Обладая немалым журналистским и более скромным поэтическим талантом, личной отвагой, Лариса Рейснер не удовлетворялась ролью очеркиста и жены военного моряка. Она стала выполнять разведывательные задания Троцкого, под видом крестьянки отправлялась во вражеский тыл.[698] Недолгое время, во время отсутствия Раскольникова, который участвовал в военных операциях, Лариса проводила ночи вместе с наркомом в купе его поезда. Автор одной из статей полагает, что Троцкий был для Ларисы воплощением стихии, которую она стремилась подчинить себе. Менее достоверным представляется рассказ о том, будто Раскольников застал их «на месте преступления», но понял и простил обоих.[699]

Тем не менее интимная связь «валькирии революции»,[700] как называли Ларису Рейснер, с наркомом была. Необычайно нежно для Троцкого и не без намека на близость Лариса описана в книге его воспоминаний: «Ослепив многих, эта прекрасная молодая женщина пронеслась горячим метеором на фоне революции. С внешностью олимпийской богини она сочетала тонкий иронический ум и мужество воина».[701]

Встретившись, Троцкий и Рейснер просто не могли не потянуться друг к другу. И дело здесь не только в естественном взаимном влечении между молодой очаровательной женщиной и обаятельным мужчиной средних лет. Не менее сильным магнитом была общность психологических, ментальных установок. Ларисе, как и Льву, свойственна была склонность играть на публику, обоим присуща абстрактная любовь к «трудовому человечеству» при пренебрежении каждым отдельным человеком. В то же время их динамизм и стремление к новым и новым впечатлениям, как и полная поглощенность Троцкого фронтовыми делами, предопределили краткость связи.

Вскоре Лариса Рейснер создала поэму «Свияжск», посвятив ее Троцкому. А в книге очерков «Фронт», мысленно возвращаясь к тому же Свияжску, Рейснер писала, что Троцкий был человеком, «сумевшим дать новорожденной армии железный костяк, сам приросший к месту, решивший не трогаться, что бы там ни случилось, сумевшим показать этой кучке защитников еще более глубокую, металлическую невозмутимость».[702]