Лев Троцкий

Среди них были обращения к своим последователям, которые, как надеялся Троцкий, еще сохранялись в СССР либо в заключении и ссылке, либо в подполье. Серьезным ударом по надеждам Троцкого на то, что в Советском Союзе есть еще некапитулировавшие его приверженцы, было покаяние наиболее стойкого «большевика-ленинца» X. Г. Раковского в начале 1934 года. Троцкий, правда, преуменьшал значение этой акции, даже назвал ее «холостым выстрелом», но тот факт, что этому было посвящено специальное обращение, да еще помещенное на месте передовой статьи в «Бюллетене оппозиции»,[1343] говорил о многом.

Главное внимание в «Бюллетене» уделялось нараставшей волне террора после убийства Кирова. Смысл этого зловещего события Троцкий уловил сразу же. Ему был полностью посвящен январский номер «Бюллетеня оппозиции» за 1935 год, в котором опубликованы всего две статьи — обе принадлежали Троцкому.[1344] Автор еще не предвидел размаха, который вскоре примет сталинский террор, но отдавал себе отчет в том, что готовится грандиозная «амальгама», то есть «заведомо ложное пристегивание» к убийству Кирова людей, которые не могли иметь ничего общего с этим преступлением.

«Террором бюрократического самосохранения» назвал Троцкий происходившие в СССР события в заголовке одной из статей.[1345] Поднимавшуюся в СССР волну арестов и судебных процессов он включал в общую схему господства бюрократии, которая выделяла только из своей среды вожаков типа Сталина. В этом лидер оппозиционного коммунизма вступал в противоречие с собственными оценками, многократными указаниями, что бюрократия в СССР не является социальным классом, что в стране формируется сталинская тоталитарная система.

Троцкий оценивал внешнеполитические акции, предпринимаемые Сталиным по сближению с западноевропейскими державами, как капитуляцию перед мировым империализмом. VII конгресс Коминтерна, состоявшийся в 1935 году, был им охарактеризован как «ликвидационный конгресс»,[1346] что приближалось к объективной оценке, ибо на этом конгрессе под сталинскую диктовку было принято не только решение о создании народного фронта, но и о предоставлении компартиям большей самостоятельности. Такая ситуация, являвшаяся всего лишь формальной, ибо не был затронут аппарат контроля за компартиями со стороны московского руководства, сохранялась разведывательная сеть, курируемая советскими спецслужбами, рассматривалась как дополнительное обоснование курса на создание IV Интернационала.

Вместе с тем созревала крупная работа Троцкого, которая была завершена и опубликована в 1936 году. Выпущенная в ряде стран под названием «Преданная революция»,[1347] она была издана в том же 1936 году в Париже на русском языке под более спокойным наименованием «Что такое СССР и куда он идет?».[1348] Троцкий подписал предисловие к книге 4 августа 1936 года, находясь в Норвегии, еще до того, как стало известно о первом открытом московском судебном фарсе — суде над Каменевым, Зиновьевым и другими участниками объединенной оппозиции 1920-х годов, к которым в порядке «амальгамы» были пристегнуты мелкие фигуры, обвиненные в осуществлении шпионско-диверсионных заданий троцкистского центра.

В книге Троцкий доказывал, что в СССР существует рабочее государство, хотя для этого был привлечен только один аргумент — отсутствие частной собственности на средства производства. Однако, как подчеркивал автор, сложилось принципиальное противоречие между большевистской программой и советской действительностью: сохранение «буржуазного права», сохранение «буржуазного органа» в лице все более деспотичного государства, выделяющего и поддерживающего привилегированное меньшинство, правящий слой.

Специальная глава называлась «Советский термидор». Термидор, то есть, в понимании Троцкого, перерождение революции, превращение ее в собственную противоположность, рассматривался как победа бюрократии. Произошло политическое вырождение партии, которая стала средоточием бюрократии. Вывод, что сама большевистская партия превратилась в бюрократический инструмент, был для Троцкого нелегким и исключительно важным.

Троцкому особенно трудно было найти социальные корни «термидора», без чего он не мог обойтись. Он не был здесь последователен. Наряду с экономическими факторами он признавал чисто политические в лице самой бюрократии, «насадительницы и охранительницы неравенства».[1349] Но главным источником советской трагедии он считал бедность, культурную отсталость масс, которые привели к власти «повелителя с большой палкой в руках. Разжалованная и поруганная бюрократия снова стала из слуги общества господином его».[1350]