Лев в Москве. Толстовские места столицы

Последнее, что написал Толстой в своем кабинете в Хамовниках, был «Ответ на определение Синода». 21 февраля 1901 года Лев Николаевич узнал из этого определения, что отлучен от церкви. Причиной отлучения послужила резкая критика церковных порядков в «Воскресении». Отцы церкви призывали писателя «раскаяться». Толстой и не думал следовать их призывам, ответив так: «Я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей».

Опубликованное в газетах определение Синода вызвало общественное брожение, в основном среди студентов. Манифестации следовали одна за другой. Многие из сочувствовавших Толстому приходили в Хамовники, чтобы выразить поддержку. Появление Льва Николаевича в эти дни на московских улицах – Лубянке, Пречистенке, Кузнецком мосту – собирало огромные толпы народа, горячо его приветствовавшие.

Светская власть тоже была от графа-философа не в восторге и, как могла, препятствовала печатанию его философских трактатов на родине, вынуждая публиковать их на Западе, сначала в Женеве, затем в Лондоне, где было основано издательство «Свободное слово».

В своих циркулярах обер-прокурор Синода Победоносцев зачастую называл Льва Николаевича полоумным, умалишенным, сумасшедшим и т. д. За Толстым был установлен негласный полицейский надзор. Попал под наблюдение и дом в Долгохамовническом переулке.

«В доме проживающего в Москве графа Льва Толстого устроена тайная типография для печатания его тенденциозных произведений, состоящая в непосредственном управлении неблагонадежных в политическом отношении лиц», доносили директору Департамента полиции П.Н. Дурново. А тот, в свою очередь, просил в апреле 1886 года московского обер-полицмейстера А.А. Козлова проверить эти сведения. Проверили. «Компетентные источники», т. е. шпики и филеры, тайную типографию в Хамовниках не обнаружили. Учитывая, как сам Толстой относился к российским порядкам, можно сказать, что нелюбовь у Толстого и власти была взаимной.

Благом для московского обер-полицмейстера было бы, если бы Толстой и вовсе не появлялся в Москве. И такой момент наступил 8 мая 1901 года, когда семидесятидвухлетний писатель покинул свою хамовническую усадьбу. Толстой расстается с Хамовниками на восемь лет. Пришедшие со старостью болезни не пускали Льва Николаевича в Москву, да он и сам к этому не стремился.

Лишь 3 сентября 1909 года он вновь навестил Москву. В Москву он не приехал, а заехал – по пути к ближайшему другу В.Г. Черткову, жившему в подмосковном Крекшино. И если бы в это самое Крекшино можно было бы попасть прямо из Ясной Поляны, то, вероятно, Москва не увидела бы писателя и в этот, последний раз.

Толстой, не баловавший Первопрестольную своим вниманием так долго, вызвал своим неожиданным появлением фурор. Хорошо, что газеты не прознали об этом заранее, иначе ему не дали бы прохода уже на Курском вокзале. Но народ все равно собрался, в том числе и сам Чертков с сыном, оставившим для нас свидетельства встречи. Откуда-то взялась ветхая старушка, похлопавшая писателя по спине, пожелав при этом ему здоровья. Носильщик, бросивший вещи, побежал поближе поглазеть на того самого графа Толстого.

Толстой приехал в другую Москву, ошеломившую его своими многоэтажными доходными домами, трамваями, телефоном, уличными электрическими фонарями. «Без лошадей ездят, в трубку разговаривают», – изумлялся Лев Николаевич. По дороге с вокзала он все удивлялся, почему не поехали до Хамовников на трамвае, «В трамвай с багажом нельзя» – объяснили ему.

Уже на следующий день, спозаранку по старой привычке отправился Лев Николаевич в город, дошел до Пречистенки. Хотел, как всегда, помочь незнакомой прохожей. Какой-то дворник обругал его: «Что не в свое дело мешаешься. Ступай отсюда». Видно, московские дворники за восемь лет успели подзабыть графа. Вернувшись в Хамовники, Лев Николаевич поставил диагноз Москве XX века: «Люди здесь так же изуродованы, как природа» (по воспоминаниям А.Б. Гольденвейзера). А вот андреевский памятник Гоголю, что стоял тогда в начале одноименного бульвара, Толстой похвалил: «Мне нравится: очень значительное лицо».

Вечером того же дня Толстой с Брянского вокзала поехал в Крекшино вместе с Софьей Андреевной и дочерью Александрой. Вернулись они только через две недели, 18 сентября. На Брянском вокзале опять толпа – газеты уже рассказали о пребывании Толстого в Москве. «Благодаря вам я пить бросил!», – умилил Льва Николаевича старичок, каким-то образом пролезший к нему, а городовые отдавали честь. Все это позволило ему с удовлетворением отметить: «Видно, я стал популярной личностью для толпы. Но, все-таки видно настоящее отношение. В особенности этот старичок, бывший пьяница. Чувствуешь значение того, что делаешь. Сердечность, значительность задачи».