Левая Политика. Между выборами и забастовками

В аграрной истории такая деятельность называется «подсечным земледелием», которое действительно практиковалось и в России и на Западе в ранний период Средневековья (о чём подробно рассказано, например, у Ле Гоффа). Учитывая огромное пространство — даже в Европейской России, — такие отсталые методы действительно практиковались здесь в больших масштабах и сохранились дольше, нежели, например, на Западе. Однако при чём здесь сибирская тайга? И о какой эпохе идёт речь? Во времена становления русского самодержавного государства давно уже существовали куда более передовые способы обработки земли, да и крестьяне не блуждали где попало. Кстати, американскому профессору почему-то не приходит в голову простой вопрос: если земли много, а население может в любой момент куда-то уйти, почему это должно способствовать становлению авторитарной власти? На самом деле именно способность народа куда-то перебежать — подальше от правительства — воспринималась русскими чиновниками как постоянная головная боль (правда, «подсечное земледелие» к тому времени давно ушло в прошлое). Более того, в Америке именно наличие огромного «пустого пространства», куда можно удалиться от власти, традиционно приводилось в качестве одной из причин существования демократии.

В дальнейшем изложении автор упорно принимает на веру идеологические конструкции русских историков XIX века, даже тогда, когда их откровенная абсурдность была ясна уже современникам. Самый типичный пример — рассказ о постоянных набегах с Востока. Оказывается, из-за борьбы с ними русское государство исключительно вынужденно, исключительно в оборонительных целях расширилось от Поволжья до Урала, а потом и до Тихого океана.

Понятно, что в патриотических целях эту чепуху продолжают вбивать в голову русским школьникам даже в наше время. Но от американского профессора можно ждать более критического взгляда на отечественную историю. Кочевники-то находились не к востоку, а к югу от границ России. И почему-то именно в этом направлении Русская держава не расширялась вплоть до середины XVIII века. Собственно, потому и не расширялась, что здесь находились серьёзные и опасные враги. Крымцы ещё в конце XVII столетия свободно доходили до стен Москвы, когда в Сибири царские воеводы уже приближались к границам Китая. И лишь в правление Екатерины Великой Российская империя всерьёз двинулась на кочевой Юг, да и то не потому, что надо было пресекать набеги, а потому что развитие зернового хозяйства требовало освоения целинных земель, а для увеличения торговли с Западом нужны были удобные незамерзающие порты Чёрного моря. Крымцам и адыгам просто не повезло: они оказались на пути экономического прогресса. Как и американские индейцы.

Впрочем, книга Пайпса настолько же недостоверна и неубедительна в том, что касается исторических обобщений, насколько она подробна, достоверна и добросовестна в частностях, особенно когда речь заходит о биографиях и воззрениях её героев, будь то Михаил Катков, Константин Победоносцев или Константин Леонтьев. Для студента, который собирается писать реферат о русских монархистах конца XIX века, здесь есть всё необходимое: даты, основные вехи жизни, описание главных произведений.

Хотя книга называется «Russian Conservatism and Its Critics» («Российский консерватизм и его критики»), её с таким же успехом можно было бы издать под названием «Russian Liberalism and Its Opponents» («Российский либерализм и его оппоненты»). В тексте, занимающем 188 страниц, изложение взглядов русских консерваторов начинается только на 90-й странице, со знаменитой записки Н.М. Карамзина, в которой историк и литератор подверг критике либеральные начинания Александра I. До этого речь идёт о различных течениях российской политической мысли начиная со Средних веков до эпохи Екатерины II, причём основное внимание уделяется как раз либералам и тем общественным течениям, которые в той или иной почве готовили почву для либерализма.

Сам автор объясняет подобный подход необходимостью продемонстрировать культурный контекст, в котором существовали русские консерваторы. Бросается, однако, в глаза, что либеральные течения в книге Пайпса выглядят гораздо более укоренёнными в русской идейной истории, нежели консерватизм, возникающий скорее как реакция на различные реформаторские начинания. Что, впрочем, логично. Консерватизм как оформленное течение политической мысли возникает только тогда, когда старый порядок начинает ставиться под сомнение, следовательно, появляется и необходимость обосновывать его и защищать. Вплоть до этого традиционный порядок вещей воспринимается как естественный, само собой разумеющийся, а потому не слишком нуждающийся и в теоретическом обосновании.