Левая политика. Социальный диагноз

К примеру, нарушение трудовых прав, рост коррупции, беззакония, безответственности власти, социальной нестабильности не только резко ограничивают возможности человека, но и создают «бреши и противоречия обывательской культуры» (с. 301), связанные с невозможностью действовать, руководствуясь доминирующим фреймом в новых условиях. От успешности «заполнения» этих «брешей» «активистским фреймом» зависит успешность «фрейм-трансформации», а значит, и возникновение, расширение и укрепление социального движения. Однако, из предложенного объяснения остаётся неясным, каковы те причины, по которым обыватель, полностью находящийся ещё в русле своей обывательской культуры, оказывается способным к тому, чтобы сделать выбор в пользу если не постоянного участия в социальном движении, то хотя бы участия в коллективном действии. Это, видимо, признают и сами авторы, говоря, что «…[теория фреймов] скорее помогает анализировать второй этап фрейм-трансформации, когда изучаются условия, позволяющие закрепить изменения первоначального обывательского фрейма» (с. 341). Всё же в качестве некоторого объяснения указывается, что «первые шаги» к участию в коллективных действиях (протесте) во многом делаются именно под влиянием эмоционального восприятия новых условий человеком (с. 303).

Если на первом этапе «фрейм-трансформации» происходит переход к фрейму «ситуативного активиста», то на втором этапе — к фрейму «завзятого активиста». Огромную роль, как отмечают авторы, в этом процессе играет институционализация протестной активности, в частности путём создания координирующей деятельность движения организации и создания внутренних правил участия (с. 445). Вторым важным фактором является «уполномочивающая деятельность лидеров» (empowerment), направленная на распространение и закрепление активистского фрейма среди участников социального движения. Поэтому в книге вопросы лидерства и лидеров рассматриваются достаточно подробно.

Говоря, что необходимое условие развития коллективного действия и социального движения — это доверие между участниками (с.

303-304), в качестве главной предпосылки его возникновения авторы называют «наличие элемента недоверия в отношении представителей власти» (с. 304). Однако «доверие» трактуется слишком формально и бессодержательно, как «некая гарантия (но не окончательная уверенность) того, что люди и институты будут действовать предсказуемым образом» (с. 303). Как представляется, это определение упускает одно важное обстоятельство: речь должна идти не просто об «определённом образе» их действия, но о важности их действия в интересах потенциального активиста. Поэтому конкретного описания механизма того, каким образом возникает доверие к активистам и уверенность не только в том, что оно отвечает интересам потенциального участника, но и в том, что реализация его интересов зависит от успеха движения, в книге не приводится.

При оценке того, насколько предлагаемый авторами подход может быть успешно применён для осмысления российских социальных движений, бросается в глаза временная ограниченность опыта, который анализируется в книге. Так, если несколько страниц ещё посвящены особенностям перестроечных движений и их отличиям от «новых» движений, развившихся после 2005 года, то совсем необъяснимо отсутствие какого бы то ни было анализа движений 1990-х. Вместе с тем объяснение «упадка» социальных движений, или, по крайней мере, спада социальной активности, произошедшего на рубеже тысячелетий, должно было бы быть серьёзным испытанием для гипотез, сформулированных в рамках используемого подхода. При более пристальном взгляде, можно увидеть, что объяснения этого упадка, предлагаемые в книге, неубедительны.