Левая политика. Социальный диагноз

Так, «стабилизация», декларируемая властями борьба с олигархами и коррупцией, усиление социальной политики, государственный контроль над корпорациями, теракты и вторая чеченская война и связанная с ними мощная волна мобилизационной пропаганды — все эти факторы набирали обороты или хотя бы имели место в новых формах и после 2005 года, который рассматривается в книге в качестве некоего судьбоносного рубежа, после которого набежала «антиобывательская волна» (с. 97–99). Также двоякий характер имеет и влияние фактора консолидации государственной власти, укрепления её «вертикали» и «монополизации административных ресурсов» (с. 97–98). С одной стороны, очевидно, что принятие мер по созданию структуры власти почти полностью закрытой для влияния со стороны общества, дальнейшая трансформация партийной системы, лишающая её первоначального смысла, а также проведение репрессивной политики по отношению к любым формам социального (а не только политического) протеста резко сузили «структуру политических возможностей» для социальных движений. С другой стороны, консолидация власти означает в глазах общества и сосредоточение ответственности (вопреки всем попыткам центральной власти избежать этого посредством воспроизводства стереотипа о «плохих боярах» на местах) за результаты проводимой политики. Можно допустить, что это становится всё более важным фактором в определении участниками движений своих противников и последующей политизации движения.³

Если попытаться предположить, что теоретически (исходя из рассматриваемого подхода) могло бы привести к спаду протестной активности и упадку социальных движений в начале 2000-х, то мы придём к идее, что таким фактором могло оказаться то, что проблемы (вызывающие «бреши» в культуре) были гораздо более сильными именно в период после 2004–2005 гг., или же осуществление «фрейм-трансформации» активистами было гораздо более успешным, чем десятилетием раньше. Однако для отдельных движений очевидно, что проблемы, с которыми сталкивались их потенциальные участники, были гораздо более сильными в предшествовавший период. К примеру, пространства для выбора индивидуальной стратегии решения своей проблемы (низкой зарплаты, тяжёлых условий труда, издевательств со стороны администрации) для рабочего, очевидно, гораздо больше в условиях благоприятной экономической конъюнктуры. И, тем не менее, всплеск организованной активности альтернативных профсоюзов наблюдался именно после 2005 года. Таким образом, можно сделать вывод о том, что в известной степени динамика ряда движений (например, рабочего) имеет свои закономерности, которые отличают их от ряда других движений. С другой стороны, возможно, объяснение как раз таки кроется в области более успешного осуществления «экспорта» активистского фрейма с помощью empowerment — например, с помощью распространения внутренней демократии и большей зависимости лидера от рядовых участников движения (что налицо в новых альтернативных профсоюзах).

Коснёмся ещё двух важных проблем, которые поднимаются в книге.

Во-первых, в исследовании делается несколько прогнозов относительно будущего развития движений. Говоря об интеграции социальных движений, авторы делают вывод о том, что тенденция их объединения в региональные и общероссийские сети диктуется неэффективностью борьбы на локальном уровне из-за необходимости решать проблемы, относящиеся к компетенции федеральной власти (с. 638). Не слишком много внимания, однако, уделяется вопросу о том, существуют ли вообще (и если существуют, то каковы они) объективные пределы для объединения разнородных социальных движений. Хотя в книге приводится целый ряд примеров, когда отдельные движения проводят чрезмерно осторожную линию по вопросу объединения, опасаясь, что их частные требования могут «утонуть» в более широкой повестке (с. 178–179, 464). Иногда их руководство склонно и к прямо эгоистической политике и предательству своих товарищей по борьбе (с. 123, 172).

Во-вторых, рассматривается вопрос о перспективах политизации социальных движений. Отмечается, что этот процесс имеет тенденцию не к наращиванию зависимости от политических организаций и движений (отношение к которым со стороны движений носит чисто инструментальный характер, с. 667), а происходит в качестве эндогенного процесса в самих движениях. Эта тенденция — «следствие осознания ограниченности исключительно правозащитной стратегии и безответственности власти», а также того, что социальные движения «должны стать альтернативной формой власти на основе «низового» народного самоуправления» и выдвинуть «альтернативную программу развития на локальном уровне (и далее, на уровне страны)» (с. 668–669). Однако как может происходить этот процесс политизации столь разрозненных по своим интересам и устремлениям социальных движений, насколько он может стать процессом создания единого движения, с единой и эффективной для реализации политической повесткой — вопрос открытый.