Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев

«В кафе “Стойло Пегаса” никакого скандала я не делал, хотя был немного выпивши. Сего числа, около 2-х часов ночи я встал от столика и хотел пойти в другую комнату, в это время ко мне подошёл какой-то неизвестный мне гражданин и сказал мне, что я известный скандалист Есенин и спросил меня: против ли жидов я или нет, – на что я выругался, послав его по матушке, и назвал его провокатором. В это время пришли милиционеры и забрали меня в 46 отделение милиции. Ругал ли я милиционеров взяточниками и проч., я не помню…».

Запомним тут есенинское слово «провокатор». Даже в донельзя пьяном состоянии поэт смог сделать далеко идущий вывод. Подобного рода провокации будут продолжаться и, как окажется, будут далеко не бесцельными. Таинственная воля грозных недоброжелателей исподволь начинала готовить Есенину убийственный ярлык не просто хулигана, а злостного нарушителя заповедей интернационализма и основополагающих пунктов революционной морали. Оберегаемых, кстати, весьма и весьма сурово.

Свердлову, ещё только вставшего у всероссийского пролетарского руля, первым делом пришло в голову усугубить общий невиданный в истории террор сугубо личной нотой, в которой выразилась его местечковая неутолимая ярость. Он единолично (Ленин не раз подчёркивал, что это ему позволялось) провёл законодательно давно лелеемую идею смертной казни за антисемитизм, за оскорбление чести комиссара-еврея, иудея вообще.

История этого почина требует ещё своего исследования. Сколько людей и за что именно пошло в распыл по этой статье? В чём, собственно, заключалось оскорбление еврея, достаточное, чтобы получить законную пулю в лоб? Насколько необходимо было подобное начинание тем евреям, которые вместе со всей страной содрогались от кошмаров революции и знать ничего о ней не хотели, только бы обошла она их дом стороной?

Я даже не могу сказать, сколько времени действовала эта смертная статья, и действует ли она сейчас? Чувствую, впрочем, что интерес мой ко всему этому и теперь небезопасен, оставим это…

Ещё один пример – заявление гр-на Нейман М. В. в 15-е отделение милиции г. Москвы 23 марта 1924 г.:

«Сего числа, идя со своим братом по Малой Бронной улице по направлению к Тверскому бульвару, я увидел стоявшего около извозчика гражданина в нетрезвом виде. Пройдя мимо этого гражданина, он же с оскорбительными словами по нашему адресу сказал “жиды”. Тогда я ему сказал: “если вы пьяны, то идите домой”. Он же стал ко мне приставать, я оттолкнул его от себя, после этого он вторично кинулся на меня и ударил по лицу, на что я вторично оттолкнул его от себя. Подоспевшим милиционером таковой был доставлен в комендатуру МУРа…».

Свидетелем этого нехорошего происшествия стал некий Пуговкин М.П. Из его уточнений картина выходит совсем иная: «Я заметил стоящего в нетрезвом виде гражданина, на которого напали двое граждан. Один из них схватил его за рукав, другой за воротник и, сдёрнув с него пальто, продолжали бить. Он же стал от них отрываться. За что они его били, – неизвестно…».

Позже окажется, что двое этих «потерпевших» были теми же чекистами, упорно продолжавшими навязывать общему мнению совершенно не свойственный Есенину образ.

В самом деле, ведь странно было считать антисемитом человека, который с изумлением повторял, как вспоминал В. Эрлих:

– Что они сговорились, что ли? Антисемит – антисемит! Ты – свидетель! Да у меня дети – евреи!..

Или вот как объяснялся он с той же Надеждой Вольпин, от которой у него был сын – А. Есенин-Вольпин – один из создателей (совместно с Сахаровым) известного Комитета прав человека. Ей донесли о его, якобы, очередной антисемитской выходке. Он влепил в пивной пощёчину какому-то типу, а тот отрекомендовался в милиции евреем. Всё произошло до примитива просто и разительно отдаёт тою же самой провокацией. Дело вышло такое: к Есенину подходит некто совершенно незнакомый и называет его «мужиком»:

– А для меня «мужик» всё равно как для еврея, если его назовут «жидом». Вы же знаете, не антисемит я, у меня все самые верные друзья – евреи, жёны все – еврейки…