Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев

Ещё две детали. Когда-то в молодости я написал целую книжку о Пушкине. В тогдашней самонадеянности своей я хотел найти чего-нибудь новенького в его жизни. Книжка называлась «Суеверный Пушкин». Не знаю, открыл ли в ней хоть что-то новое, но одно я точно уяснил. Пушкин был всегда и глубоко суеверен. Он знал все приметы, знал все приёмы, которые помогали бы гасить их недоброе действие. «Он боялся примет, потому что они всегда исполнялись над ним», – пишет Владимир Даль. Уже сам факт этого напряжённого суеверия говорит о том, что он жил постоянным ожиданием беды. Столь же неприютно люди чувствуют себя на войне, накануне боя… Так вот, в последний свой день он демонстративно нарушал все обереги. Он, например, не надел кольца с бирюзой, которое подарил ему Нащёкин. Бирюза, по суеверным поверьям, оберегала от насильственной смерти, и Пушкин никогда не расставался с этим кольцом. Отправляясь на дуэль, уже выйдя на крыльцо, он вдруг вернулся в дом, чтобы надеть шубу. Прежде, если забывал, например, часы, просил кого-нибудь вынести их, а то и вообще откладывал поездку до завтра. А тут вернулся сам…

Не могло быть это случайным. Казалось, он сознательно накликал на себя беду…

Дуэль тридцать первая (27 января 1837). С Жоржем Дантесом.

В этот день в 16-ть часов пополудни на Черной речке под Петербургом состоялась последняя дуэль Пушкина.

Причина: В ноябре 1836 года Пушкин получает анонимный пасквиль, где его неизвестные «кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев», возводят в ранг заместителя великого магистра рогоносцев. Об авторстве этой гнусности Пушкин не сомневался. Дело в том, что уже год за женой поэта ухаживал недоброй памяти барон Жорж Дантес, приёмный сын нидерландского посланника в Москве, радушно принимаемый в доме Пушкиных. Поэт посылает французу вызов. Есть одна знаменательнейшая деталь в дальнейших происшествиях. Вот Пушкин с секундантом сели в сани и отправились к месту дуэли по направлению к Троицкому мосту. На дворцовой набережной они встретили в экипаже Натали Пушкину. Данзас узнал её, надежда в нём блеснула, встреча эта могла поправить всё. Но жена Пушкина была близорука и не увидела мужа, отправившегося в свой смертный путь, а Пушкин смотрел в другую сторону. Близорукая Натали просмотрела своего великого мужа и в переносном и в самом прямом смысле.

В этой дуэли стреляли оба участника. Оба не промахнулись. Пушкин скончался от ранения 29 января 1837 года, а Дантес дожил до глубокой старости. Всё ему оказалось на пользу. Один из внуков Дантеса, Леон Метман, вспоминал позже: «Дед был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой, что, не будь этого несчастного поединка, его ждало бы незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции с большой семьёй и недостаточными средствами».

Об этой дуэли написана такая уйма материалов, что, прочитав их все, чувствуешь себя так, будто ты тоже свидетель этой незабываемой драмы. Так что и самому можно составить собственный дневник. Дневника читателя. Это я и попытаюсь сейчас сделать.

В среду 27 января 1837 года…

Петербург. Чёрная речка. 27 января 1837 года. Среда. Половина пятого пополудни.

На Чёрной речке ветер. Лютует. Швыряет в глаза мелкий игольчатый снег. Рвёт шинели. Хлещет горячими жгутами верховой позёмки вздрагивающих лошадей. Тужится опрокинуть два возка, притулившихся к опушке елового леска. Мелкие деревца рассеяны по песчаной косе ровно и часто, как зубы в щучьей пасти. Ветер взвывает одичалым псом, напоровшись на чёрный оскал лесистого берега.

Снегу намело в тот день – уйма.

На Чёрной речке – сугробы. Двое партикулярных и двое военных, прибывших сюда, ищут затишья у лесной опушки. Здесь укромнее, но снег глубже. С утра погода было помягчела. В камер-фурьерском журнале отмечено было два градуса. Ниже нуля, естественно. Сейчас морозец заметно окреп. Жуковский утверждает, что ко времени дуэли было уже пятнадцать градусов.

Косые равнодушные лучи. Меж сугробами залегли глубокие округлые тени. Ветер, однако, достает и сюда, порывами.

По мягким скрипучим сугробам, чтоб не мешкотно было стрельбе и барьерному ходу стали протаптывать тропинку в двадцать шагов. Такая короткая дорога к вечности. Поземка по-собачьи ловко зализывает мелкую эту царапину на белой шкуре зимы.

Десять шагов отмерил в свою сторону Данзас, десять – д,Аршиак. У Данзаса рука на белой перевязи. Знак участия в Турецкой кампании. Дантес мрачно топчется следом за д’Аршиаком, иногда бросая выпуклый, угрюмо-бесцветный, холодный взгляд своих свинцовых, но всё же прекрасных глаз в сторону Пушкина. Утопают в снегу по колена.

Пушкин, укутанный в медвежью шубу, опустился в сугроб. Смотрит на все эти приготовления с видом усталым и равнодушным. Кто теперь угадает, что он чувствовал в это время?