Левитан

— И в пантеизме есть подобные тенденции. Этот вопрос мы должны оставить развитию. Сейчас мы можем лишь констатировать, что пропасть, некогда разделившая верующих и неверующих, чем дальше, становится уже, — и вполне возможно, что в будущем, которое, очень вероятно, не так уж и далеко, вопрос веры или неверия в Бога как в принцип и исходную точку не будет больше разделять людей. Сегодня Папа Римский благосклонно относится к встречам руководителей различных мировых религий. Один очень проницательный мыслитель установил, что и атеизм по существу — это религия, только в ней наверху стоит не Бог — но Безбожие; однако у него есть догматы, как у религий, например, недоказуемая теория о неуничтожимости энергии. Если бы хотели доказать, дескать, что от горящей свечи действительно ничто не пропадает в ничто, то должны были бы дважды взвесить вселенную, один раз прежде чем зажечь свечу, во второй — когда свеча догорит. Насколько проникают религия или антирелигия (например, материализм атеистического типа) в вопрос исходной точки и содержания жизни, они помогают себе догмами недоказуемого характера — верой (как раз сейчас рушится догма о том, что материя — это последняя субстанция всего сущего; это дело выполняет за нас наука, сама физика, доказавшая, что существуют и нематериальные волны; также и религия с развитием психологии стала более аккуратной при объяснении человеческой души; это дело за вас выполняет целая плеяда наших современных теологов), однако бо́льшая часть деятельности как одного, так и другого течения направлена на деятельность, находящуюся по эту сторону: управление человеческой жизнью, проблемы способа и форм сосуществования, отношений между людьми. Подумайте только, что азиатские цивилизации не знают таких понятий, как «философия» и «религия», однако они поддерживают себя «поисками настоящего пути человека». Споры, конечно, будут длиться еще долгое время. — Один наш искушенный собрат, французский иезуит де Любак, в «Этюдах», где-то между 1946 и 1949 годами, написал, что вере угрожает величайшая опасность не от безбожия, но от нового гуманизма. В этом утверждении — неожиданное осознание уже известных понятий — и хороший инстинкт стремления к еще непознанному.

Мы говорили о насилии инквизиции, которую я именовал «предшественником» всех проявлений насилия тоталитарных систем в недавнем прошлом и ныне.

— Насилие в собственном обществе, государстве, — размышлял он вслух, — это часть любого общества; когда владеющий под угрозой, насилие вырастает из правовой санкции в государственный политический террор. Этого не избежало ни одно общество из античных времен, ведь вам известен процесс против Сократа… вам известны кровавые периоды в римской истории… я не знаю, почему бы средневековое церковное государство должно было стать исключением?

Я заметил ему, что и иезуитский порядок был орудием насилия.

— Средства иногда были действительно суровыми, — сказал он, — но посмотрите: там, куда пришли мы, крест остался!

Я перечислил ему несколько примеров священнослужителей в прошедшей братоубийственной войне: одни арестовывали (или позволяли арестовывать) людей, другие участвовали в пытках и даже в убийстве пленных.

— Эти люди нам принесли много вреда, — согласился он, — когда же мы избавим свои общества от такого сорта людей! В определенные эпохи на поверхности оказываются ведомые страстями и кровожадные люди, от которых обычно система очищается сама, когда в своем развитии переступает через них. Цинна и Гай Марий велели уничтожить свою полицейскую гвардию. Сталин приказал казнить ряд своих полицейских министров. Инквизиция пожрала своих детей так же, как и Французская революция. И у нас вы еще увидите перемены, когда придет время.

Я спросил его мнения о дальнейшем развитии римско-католической церкви, особенно при растущем нонконформизме, который проник к культурным народам и без сомнений вторгается и в католическую организацию.

— Пророки появляются только в Ветхом Завете, — сказал он медленно. — Сказано: Et posuit tenebras latibulum suum — «и свой шатер раскинул он в темноте». Такое огромное время протянулось перед нами в будущее; и не дано конечному человеческому разуму понять бесконечность. Мы должны заботиться о доброй жизни и доброй смерти, а прочее должны оставить бесконечному разуму, который над нами и по геометрическим кривым упорядочивает пути планет и галактик.

Я никак не мог прояснить до конца вопрос, мучивший меня: действительно ли этот проницательный человек может соглашаться с заповедями истины вероучения — или все его высказывания по сути — хорошо изготовленная форма, техника и тактика, профессиональная дисциплина; следовательно, или вера, являющаяся благодатью, — или аскетическое подчинение дисциплине большой организации? Я рассказал ему о своих мыслях. Он ответил сразу же.