Левитан

Совершенно иная область — графология: по почерку, несомненно, можно прочесть очень важные данные о типе человека, написавшего слова на бумаге. Мои знания были весьма скудными, пока ко мне в руки не попала толстая книга о графологии, изданная каким-то американским университетом, но написанная женщиной-автором венгерского происхождения; «ученые бестолочи» переводили книгу (вероятно) для секретариата внутренних дел. Из нее я усвоил по крайней мере семь основных правил распознавания, а также руководство для последующих размышлений об этом предмете. Можно отличить людей, склонных к реальному мировосприятию, от тех, у кого богатое воображение, и опять же от тех, у кого активная подсознательная чувственная жизнь; устремленность взглядов в будущее отличается от постоянной оглядки на прошлое, от жизни в воспоминаниях; страстные натуры пишут толсто с нажимом, спокойные — легко; буквы с наклоном вперед, назад и стоящие ровно — объясняют душевное состояние энтузиазма, страха (наклоненный назад почерк указывает на страх, «чтоб не упасть лицом в грязь»); также душевное состояние одного и того же человека в разных ситуациях отражается на почерке (рукописи Наполеона, особенно его подпись, очень различаются после побед и после поражений); интервалы между отдельными словами указывают на желание человека пробиться, иногда — особенно большие интервалы — карьеризм; острые буквы означают строгость или ученость, закругленные, подобные виньеткам, — эстетический дар; «п» или «т» в виде одиночного «и» или двойного «ш», то есть с линией сверху п или т, — означают интровертность характера, а в виде устойчивого и или ш — открытый, чистосердечный характер; всего-навсего точки и черточки над буквами в своих бессчетных разновидностях многое рассказывают о пишущем; с этими основными признаками человек с опытом редко ошибается (нет вовсе ничего удивительного в том, что все больше и больше предприятий по всему миру обращаются к графологической экспертизе за рекомендациями при выборе рабочих и служащих).

Я как раз расшифровывал одному «военному деликту» его почерк — правда, не говоря ему всего в лицо, но понимая про себя многое о нем, — когда мне принесли отпечатанный на машинке лист бумаги: решение о том, что из-за болезни мое наказание чрезвычайно смягчили — с 18 до 15 лет. И это был результат всех внешних ходатайств и прошений за меня, посылавшихся снаружи против моей воли. Ну, первые пять лет тяжело, а уже потом еще хуже. Сокамерники удивлялись, что я и глазом не моргнул, не ругнулся. Гураj![65]

Бог знает, сколько еще материалов до арестантского диплома, сколько экзаменов передо мной. Вечером перед сном я размышлял: я был немного разочарован в себе — от себя самого я не мог скрыть: что-то все-таки защемило у меня в кишках, когда я прочел тот листок. Следовательно, подсознательно я еще на что-то надеялся?

Лето растянулось в бесконечность, какое-то наше убитое лето, когда люди купаются в реках, озерах и морях.

И в самом низу всей этой тянущейся жары недостижимых солнечных дней лежал страх потери — ведь придет день, когда начнет опадать листва с дерева за тюрьмой, за заграждением. Невозможность иметь лето и бояться, когда мы его потеряем!

В камеру пришли: надзиратель, оставшийся в дверях, и двое осужденных с большими листами бумаги в руках. Они объяснили, что собирают подписи осужденных против преступной деятельности загребского архиепископа, про которого мы знали, что он тоже где-то сидит как «военный деликт», сотрудничавший с усташами, перекрещивавший православных в католиков. Военный преступник. Понятно, что все мы подпишемся под заявлением против него. Сначала он повернулся ко мне. «Вот здесь!» — показал он пальцем на лист, уже наполовину заполненный подписями. Я отказался подписываться. «Как так?» Пока я под арестом, я ничего не подписываю. Заключенный (из культуры) на самом деле удивился. Но еще больше он был недоволен, когда другие в камере тоже не захотели подписываться. «Хорошо», — мрачный, он пожал плечами и ушел. Когда дверь закрылась, сначала воцарилась тишина в камере, потом кто-то засмеялся. Из спокойствия возникло оживление. Одни были удивлены, другие скрывали страх за громкими разговорами, а самый пожилой заключенный рассказал, как один доктор права, адвокат, «военный деликт» (либерал), несколько лет назад собирал подписи против генерала Франко и испанского фашистского режима. Неподписавшихся тогда хорошо прокатили. Но теперь не будет ничего особенного. Подписи против Франко тогда так и так использовали для растопки печи в канцелярии.