Левое плечо (СИ)

Когда ночь начинает править миром, мне становится невыносимо тоскливо. Луна уже давно перестала приносить былой восторг в душу, а ее свет стал таким обыденным и слишком резким, что мне часто приходится плотно закрывать окна шторами. На старинных часах уже ровно полночь, а у меня по рукам стекает теплая алая кровь, странно сверкая от слабого лунного света. На простынях лежит обыкновенное окровавленное маггловское лезвие, пожалуй, самое значимое для меня изобретение, а мои глаза чуть прикрыты, когда же в голове стоит полный хаос. Полагаю, что я потеряла приличное количество крови и, если ее не остановить, то я умру прямо здесь, в девичьей спальне Гриффиндора, в своей кровати. Эта мысль заставляет меня слабо улыбнуться и тихо хмыкнуть. Некрасивая смерть, верно? Слишком долгая и грязная, а ведь хочется просто взять и не проснуться, но нет, - слышите? – нет, я слишком ужасна, слишком омерзительна самой себе, чтобы умереть так быстро. Странно, на самом деле, понимать, что через несколько минут тебя уже не будет в этом мире, что ты не будешь больше ходить на чертовы занятия и общаться с людьми, которых ненавидишь. Только эта мысль для меня нисколько ни прискорбна, а наоборот, внушает долгожданное облегчение и покой. Наверное, именно это чувствовала моя мать, умирая, наверное, об этом думала мать Катрин, выбивая стул из-под своих ног. Ведь какая разница, в конце концов, перестанет ли твое тело вырабатывать кровь и двигаться, если внутри уже все давно сгнило от серости будней. В горле першит, а на глазах застыли слезы, но, а я думаю о том, что самоуничтожение – самое худшее в мире слово. Никакое тело, никакие побои, никакие порезы не сравнятся с тем чувством пустоты, которое зародилось в моем нутре уже неприлично давно. Я приподнимаюсь, случайно столкнув с тумбочки лампу, но меня это не волнует, соседок нет. Они ушли на очередную Гриффиндорскую вечеринку, чья музыка долбилась в дверь, а смех больно резал уши. Они стоят и веселятся, когда я истекаю кровью и почти умираю. Почему-то я думаю, что когда меня обнаружат здесь мертвую, они в ужасе закричат и на их крик прибегут другие. Интересно, как отреагирует Катрин Маркиз? Будет ли она думать, что я перерезала себе вены из-за ее слов? Будет ли Хелен Каркор вспоминать свои слова, сказанные в кабинете зельеварения? А Джеймс? О чем подумает он? Вспомнит ли он тогда всю свою злость, изливаемую на меня? Вспомнит ли свои губительные слова? Если вы думаете, что – да, то вы невероятно наивны. Им всем будет плевать, никто не проронит ни слезинки. Плевать будет моей «семье», плевать будет Поттеру, МакКиннон, Каркор, Маркиз, да всему Хогвартсу будет срать. Видно, такова судьба каждой одиночки. Такова судьба каждой неудачницы, у которой никогда не было друзей и даже людей, которые хотя бы могли поддержать. Я тихо вздрагиваю и в отчаянье закрываю глаза. Мерлин, мамочка, я наконец увижу тебя. Наконец вновь смогу вдохнуть твой цветочный запах и раствориться в нем…Это так прекрасно, - не находите? – умирать и видеть в этом что-то возвышенное и что-то особенное для себя, и без разницы, что учителя с горечью после будут рассказывать ученикам про некую Лили Эванс, а Слизнорт может даже и бросить свою карьеру зельевара. И это неважно, что мои соседки испытают ни с чем несравнимый ужас, а Марлин, возможно, навсегда потеряет веру в мир. В конце-то концов, все мы сущие эгоисты, всем нам плевать друг на друга, так какая мне разница, что будут испытывать другие, если меня уже здесь не будет больше никогда?