Левый фланг

Солдатам иной раз думалось, что именно на них навалилась вся чертова дюжина немецких танков, что рядом, у соседей, кажется, полегче. Офицеры знали больше и не завидовали соседям. А сам генерал Бойченко и полковник Строев говорили, что им еще повезло, — центр тяжести боев давно переместился на северо-восток, за Веленце. Они по очереди, круглые сутки, дежурили на НП, который находился в самом пекле. Наблюдательный пункт и сначала был выбран всего в двух километрах от передовой. Когда же немцы потеснили бондаревский полк (его продолжали именовать по-старому, хотя после Бондаря сменилось уже два командира), НП оказался еще ближе к переднему краю. Но комдив, по совету Строева, решил остаться на прежнем месте, чтобы не смущать пехоту, которая весьма чувствительна к подобным переменам у себя в тылу. Если солдаты знают, что генерал рядом, то они и воюют спокойнее, точно за их спиной стоят наготове резервы.

Правда, на всякий случай отдельная разведрота была спешно выдвинута в район дивизионного НП. Она прочно окопалась по южному склону господствующей высоты, откуда Бойченко и Строев руководили отражением атак немцев. (Да и что еще делать в такое время разведчикам, когда замысел противника ясен и обознику?)

Вот и перелопачивали они талую мадьярскую земельку, все глубже зарываясь по ночам. Иногда к ним приходил под вечер майор Зарицкий, ревниво относившийся к тому, что его бывалые ребята, молодец к молодцу, вынуждены выполнять обязанности самых обыкновенных пехотинцев. Но и то хорошо, что не послали его роту в траншеи первой линии, под танки. Разведчиков надо беречь. Зарицкий выбирал их по одному в стрелковых батальонах. Недавно Строев похвалил за отличное знание дела младшего сержанта Медникова из саперного батальона.

И Зарицкий добился его перевода в разведывательную роту, доказывая, что она должна иметь своего толкового сапера-проводника. Он даже настоял, чтобы Медникову присвоили звание старшины.

Сегодня Зарицкий отправился к своим ребятам, посмотреть, как они там устроились в новой траншее, отрытой пониже старой, у самой подошвы высоты, а заодно и вручить старшинские погоны Медникову. Перестрелка к вечеру затихла. Немцы, видно, тоже утомились от бесконечных утренних атак, которые успеха не имели. Сегодня, как и вчера, противник вел себя более сдержанно. После обеда он прекратил всякие наскоки, в которых обычно участвовало до десятка танков, и сейчас лишь изредка постреливали дежурные батареи: через каждые три минуты, точно, секунда в секунду, в немецкой стороне слышались хлопки орудийных выстрелов, и вслед за тем на южном склоне черного от воронок холма, в строгой последовательности батарейной очереди, гулко рвались снаряды. Впору сверять часы по немецким огневым налетам: три минуты — очередь, три минуты — очередь. Такой огонь называют беспокоящим. Непонятно — почему, если он давно никого не беспокоил, кроме новичков, с опозданием падавших на землю.

Майор остановился у поворота траншеи, чтобы оглядеть передний край. Закопченное солнце, не дотянув до западного горизонта, опускалось на юго-западе, в той стороне, где находился Балатон. Вдалеке смутно темнел разбитый Секешфехервар. Нет, самого города не было видно, — от него, наверное, не осталось и камня на камне, но месторасположение его угадывалось именно по этой темной окаемке, едва заметной на фоне серого поля боя. Там, в Секешфехерваре, ночной снежок подолгу не залеживался: «ИЛы», как старательные дворники, начинали  п о д м е т а т ь  улицы и площади до восхода солнца.

Майор невольно прислушался. За поворотом глубокой траншеи солдаты спорили о том, «кому живется весело, всех лучше на войне». Зарицкий сразу же узнал голос Акопяна, который утверждал, что больше всех достается войсковым разведчикам.

— Нет, саперам, — настойчиво возражал ему густой басок. — Недаром говорят, что саперы ошибаются раз в жизни.

— Однако сапер расставит мины и сидит себе во втором эшелоне, зубоскалит от нечего делать с санитарками из медсанбата, а разведчик каждую ночь идет на смерть.

— Все мы по очереди ходим на свидание со смертью.

— Однако…

— Хватит, хватит, старшо́й, — уже примирительным тоном заговорил знающий себе цену бас.

«Да это Медников!» — догадался Зарицкий.

— А по-моему, легче всего на фронте генералам, — вступил в спор не знакомый майору звонкий голос.

— Ляпнул тоже! — возмутился Акопян.

— Постой, постой. Ты видел, как умирают генералы? — спросил Медников.

— Нет, не приходилось, — сказал третий спорщик.

— Вот то-то и оно! А я видел в сорок первом.

— Тогда всякое бывало в окружениях. Рассказывали.

— Тебе рассказывали, а я видел сам. Генерал, он умирает столько раз, сколько гибнет у него солдат в бою…

— Вы хотите сказать, что они за всех переживают?

Медников не удостоил спорщика ответом и ни с того ни с сего спросил Жору:

— А кем у тебя, старшо́й, работал отец в молодости?

— Чистил сапоги лентяям.

— То-то я смотрю на твои, кирзовые, и думаю: откуда у парня выучка? Оказывается, врожденная!

Они засмеялись, и громче всех Жора Акопян. Потом Медников заговорил глуховато, словно размышляя вслух: