Лежу на полу, вся в крови

Да, сообщение вышло несколько странным. Кажется, мне не очень удался тот легкий, беззаботный тон, который я себе представляла.

На душе скребли кошки.

Я встала и огляделась по сторонам, потом взяла сумку и сделала несколько нерешительных шагов. Пропустив трамвай, я пересекла Северный променад. Медленно прошла через ухоженный парк Карла Юхана, перешла мост Сальтэнгсбрун, бросив взгляд на стальную поверхность реки. Я не выпускала телефон из рук. Мне, конечно, следовало бы попросить ее перезвонить — я надеялась, что это и так было понятно, но с Яной ни в чем нельзя быть уверенной. Она не всегда улавливает такие вещи.

Я вышла на Дроттнингсгатан и побрела в сторону центра. Улицы были пустынны — в общем, как всегда, но сегодня мне они казались особенно заброшенными.

У городской ратуши меня нагнал трамвай номер три, и я доехала на нем до Южной таможни, где мне пришлось немного постоять у футуристического здания библиотеки из стекла и бетона в ожидании автобуса в Смедбю. Все это время я разглядывала музей искусств с его гигантской вращающейся спиралью, всегда наводившей меня на мысли о средствах контрацепции.

Я искренне пыталась ни о чем не думать, но это было чертовски сложно.

Я всегда слишком много думала.

* * *

Роясь в сумке в поисках ключей, я отметила, что маминой машины у дома тоже нет. Ключ легко вошел в замок, как будто его только что смазали. Не то что дома, в Эрнсберге, где приходилось как следует приналечь на дверь, чтобы провернуть ключ в замке. Я открыла дверь и вошла.

— Ау? Яна?

Ноль реакции. Тишина.

Только на кухне затарахтел холодильник и тут же умолк. Когда за мной захлопнулась дверь, мне показалось, что я очутилась в вакууме.

Я вдруг осознала то, о чем догадывалась с самого начала.

Мамы здесь нет.

Кризис и развитие…

Так, нужно сохранять присутствие духа, рассуждать логически. Наверняка есть какое-то разумное объяснение ее отсутствию. Я на цыпочках прошла по коридору мимо гостиной прямо в кухню. Тишина. Оглушительная тишина.

Я огляделась по сторонам. Стол с непарными стульями, столешница и заброшенная плита. У кухонного шкафа громоздилась стопка газет — еще немного, и она окажется выше меня. Ничего не понимаю. Что-то здесь явно не так. Сначала я даже не уловила, чтÓ именно. Но потом меня осенило.

Раковина. Нагромождение посуды. Тарелки с остатками еды, липкие кастрюли и чашки со следами кофе грозят вот-вот вывалиться на пол.

На маму это не похоже.

Совсем.

Мама, которой непременно нужно было ополоснуть стакан, стоило лишь прикоснуться к нему губами. Я снова почувствовала, как пульсирует кровь в пораненном пальце.

Пронзительный оглушительный визг.

Стук металлических зубцов о камень.

Плоть. Обнаженная, беззащитная.

Кровь. Сколько крови.

Звук моего дыхания застучал в ушах, как в усилителе. Бочком, бочком я вышла из кухни и переместилась в гостиную. Потертый черно-зеленый диван в стиле семидесятых, шаткий столик, заваленный журналами, книжные полки, прогибающиеся под тяжестью книг, выглядывающих из каждой щели. Я развернулась и бросилась бегом на второй этаж. Ступеньки поскрипывали подо мной.

Ее кабинет пребывал в полном порядке. Стул аккуратно пододвинут к столу. Стопки книг и бумаг, всевозможные журналы: «Современная психология», «Психолог», «Европейский журнал психологии».

Я медленно направилась к своей комнате, чувствуя, что сердце того и гляди выпрыгнет из груди. И вдруг я заметила какое-то движение. Словно что-то промелькнуло в дверном проеме. Что-то белое. Может, платье. Я замерла.

— Яна? — позвала я.

В голосе сквозили жалобные нотки. Или испуг?

Никто не ответил. Быстрым, резким движением я толкнула приоткрытую дверь. Она распахнулась — так распахиваются двери в гангстерских фильмах. Со стуком ударилась о стену и тут же захлопнулась.

Но этого хватило.

Там никого не было.

Я снова открыла дверь, на этот раз осторожнее. Комната и правда была пуста. Пустая незаправленная постель, пустой стул за рабочим столом, кресло за спинкой кровати тоже пусто, не считая моих забытых черных джинсов.

Окно было открыто, ветер колыхал белую занавеску.

* * *

Я спустилась в гостинную и обессиленно села на диван. Палец болел, как проклятый. Я зажмурилась и откинулась на бугристые диванные подушки.

Я вдруг поняла, на что все это время понапрасну надеялась и что искала. Записку. Записку, которая бы все объяснила. Где было бы написано, что она пыталась со мной связаться, но не смогла дозвониться. Что ей очень жаль, но она задерживается по работе и скоро, очень скоро приедет домой. Ну и — чем черт не шутит? — может, даже «обнимаю, мама» в самом конце.

Я горько хмыкнула. Кого я обманываю? Мама никогда в жизни не стала бы писать «обнимаю, мама». Ни «обнимаю», ни «мама». Она была Яной. И для меня, и для всех остальных. Так было всегда. Только про себя я называла ее мамой. Ну и если мне приходилось упоминать ее в разговоре с посторонними. Чтобы избежать недоумения по поводу того, что я называю собственную мать по имени.