Лежу на полу, вся в крови

— Да, кстати, как твой большой палец? — продолжил он, но, прежде чем я успела ответить, в коридоре показался Вальтер. Я проводила его взглядом — свежевыглаженная рубашка, вьющиеся волосы, дорогие туфли. Вальтер обернулся, будто почувствовав мой взгляд, и увидел, как я стою, словно парализованная, по-прежнему сжимая в руке ключ от шкафчика.

— Майя! — крикнул он. — Ну как ты? И как твой палец, можно я взгляну?

Он быстро подошел ко мне и схватил мою перевязанную руку, внимательно ее рассматривая. Не похоже было, чтобы он заметил след от пулевого ранения на лбу. Мы с Энцо обменялись короткими взглядами поверх дверцы шкафчика. Энцо удивленно поднял бровь.

Вальтер никогда не отличался такой заинтересованностью в происходящем. Да и такой энергичностью.

— Да так, — ответила я. — Побаливает, конечно, но…

— Ну, это ничего. Ты справишься, ты же сильная.

— Я сильная? — вызывающе переспросила я, но он, кажется, пропустил это мимо ушей.

— Я тут подумал… может быть, ты закончишь полку на этой неделе? — продолжил Вальтер. — Ну, то есть если ты в состоянии работать, конечно, учитывая твою травму и все такое, но, с другой стороны, тебе ведь не так уж много осталось, а последние недели четверти мы собирались посвятить окончанию фотопроекта. Было бы здорово, если бы ты к тому времени разобралась с полкой.

— А, ну да, наверное, было бы неплохо.

Подарок на мамино сорокапятилетие. Я подумала, интересно, получит ли она его вообще когда-нибудь. Увижу ли я ее когда-нибудь снова, будет ли у меня шанс ей его вручить.

— Что сказала директриса? Очень разозлилась?

— Нет, нет. Совсем не злилась. Но мы оба сошлись на том, что на уроках скульптуры ученикам лучше заниматься скульптурой.

— Полка — это…

— «…тоже скульптура». Да-да, помню. Не уверен. Ну ладно. В общем, мне все равно придется несколько раз задержаться в школе до самого вечера, потому что мне нужно выставить старшим классам годовые оценки, они уже волнуются, как не знаю кто. Ну так вот, это значит, что я и тебе смогу помочь — если тебе понадобится помощь, конечно.

Лицо Энцо одновременно выражало шок и смущение — мы не привыкли к такому вниманию со стороны Вальтера. Энцо промямлил, что нам пора на урок. Я просигналила ему пальцами — две минуты! — и он пошел вперед. Коридор начал пустеть, и я подумала, что Вальтеру тоже нужно идти в свой класс, однако тот продолжал стоять, потряхивая своей шевелюрой прекрасного принца и сжимая мягкими от крема для рук пальцами мое запястье.

Когда Энцо отошел достаточно далеко, я наконец решилась сказать:

— Да… мы хотели бы вернуть вам деньги за футболку.

— Твой папа что-то об этом говорил, но не стоит, не бери в голову.

— Но мне и самой было бы приятно.

— Да не стоит, правда. Ты же не нарочно отпилила себе палец?

Ну вот, опять эти инсинуации. Как бы мне хотелось втолковать ему, папе и всему миру, что человек прекрасно может носить черную одежду без того, чтобы резать себе руки. Что человек необязательно настроен суицидально, если он отказывается постоянно разгуливать с довольным видом и всем улыбаться. Что прежде чем забрасывать камнями мой огород, им не мешало бы задуматься, как они сами справляются со своими страхами, а то я как-то не замечала, чтобы они особо преуспели в их вербализации. Вальтер продолжил:

— У школы наверняка есть какая-то страховка, покрывающая подобные случаи. Я поговорю об этом с директором.

— Ну хорошо, но можно я хотя бы выстираю футболку? В благодарность за помощь.

Вальтер запнулся и наконец ответил:

— Ну да, хорошо, конечно, — сказал он. — Если тебе так хочется.

Я попыталась высвободиться, но Вальтер, казалось, намертво вцепился мне в запястье. Когда я наконец смогла выдернуть руку, он взглянул на меня удивленно. Что это с ним такое? Я заперла шкафчик и отправилась было восвояси, однако уже возле самого кабинета обнаружила, что забыла учебники, и вернулась за ними. Вдалеке я заметила Венделу, лениво бредущую по коридору и наверняка готовую напасть на любого, кто, по ее мнению, выходит за рамки нормы.

* * *

Школьный день шел так неспешно, что каждая его минута тянулась добрую четверть часа. Энцо дважды, то есть ровно в два раза больше, чем хотелось бы, пришлось помогать мне застегнуть ширинку; и, кажется, четыре учителя велели мне пойти вымыть лоб. Я каждый раз повиновалась, смывая понемногу лаковую кровь и утверждая, что полностью убрать ее нельзя — рана настоящая, что было отчасти правдой. На это они, как ни странно, ничего не отвечали, не доводя дело до конца, хотя, к примеру, математик был по-настоящему взбешен и орал, брызгая слюной:

— Нет ничего смешного в выстреле в голову!

Я сказала, что совершенно с ним согласна, и почему-то это взбесило его еще больше. Я ему явно не нравилась.