Лезвие. Книга 1. Последнее Рождество (СИ)

Веру в, увы, невозможное чудо,

Чудо, которым окажешься ты…

Время спустя надо мною лишь небо,

В нем не отыщется отблеск огня –

Зеркало счастья, где ты со мной не был.

Пепел надежд развевает меня…»

- Я что-то не понял, — Рон почесал правое ухо. — Джинни курит или это, как там оно называется, алигофрения?

- Аллегория, - машинально поправил Гарри, глядя куда-то в одну точку перед собой.

- Точно, аллегория! Так что, это оно или моя сестра курит?! Как думаешь, Гарри? Эй, да что с тобой? Тебе что, не понравился написанный о тебе стих? Красиво же!

- Это не обо мне, Рон.

- Как это? Тут же всё написано: вкус твоих губ, море страсти, любовь…

- Цвет твоих глаз — мое серое небо, — игнорируя Рона, пробормотал Гарри строчку из стихотворения.

- Ну да, серое… Стоп! — до Рона наконец дошло. — У тебя же глаза зеленые! Что же это получается тогда, а?.. Кому это?!

Внимание Гарри привлек еще один листок, заботливо прикрытый обертками от шоколадок, но перевязанный при этом ленточкой. Зеленой. Судя по виду бумаги, этот листок очень часто перечитывался. Поттер нерешительно протянул к нему руку. Что-то смутное стало подниматься и обозначаться внутри юноши, он, кажется, уже догадывался, что это за листок… Но ровный, каллиграфический почерк с претензионными завитками не оставил ни капли сомнений. Этот почерк Гарри Поттер знал наизусть, запомнил еще с первого курса, с первого урока зельеварения. Помпезный, манерный и до брезгливости идеальный стиль письма. Такой же, как и его хозяин.

Перед глазами юноши замелькал калейдоскоп картинок. Как будто бы кто-то решил показать ему все известные события в кино на ускоренном воспроизведении, так, словно снимала не та камера, монтаж с которой пошел в официальную версию фильма, которая всем отлично известна, а другая, запасная камера, скрытая до нынешнего момента. Вокзал, книжный магазин. Манерный, холодный, сероглазый мальчик и лохматая, рыжая, бедно одетая девочка, взгляд, полный презрения с одной стороны и страх с другой. Квиддич, столкновения гриффиндорцев со слизеринцами. Бал во время Турнира Трех Волшебников. Джинни в потрясающе идущем к ее волосам изумрудно-зеленом платье. Вновь эти холодные, презрительно-насмешливые глаза. Зима, снежки. Разметавшиеся на идеально-белом снегу ярко-рыжие волосы. И снова тот же взгляд, из окна, в отдалении. Как Гарри не понимал этого раньше? Как он не чувствовал, как не догадывался, что поведение Малфоя относится не только к нему самому и не к вечной вражде? Зато теперь, при быстрой "перемотке" материала, отснятого кем-то жестоким и слишком честным, все детали мозаики вставали на свои места с ужасающей отчетливостью. Малфой был влюблен в Джинни много лет, сам того не понимая - и прямым текстом описал это в своем признании этим ровным, до брезгливости идеальным почерком с манерными завитушками.

А самое ужасное то, что его чувство оказалось абсолютно взаимным.

Малфой. Джинни. Пара.

Гарри Поттеру впервые в жизни по-настоящему захотелось умереть. Он без сил опустился на пол и сжал голову руками. Рон что-то спрашивал, кричал, возмущался, кажется, даже тряс его за плечо, но Гарри ничего не слышал и не чувствовал. Хуже быть уже не могло. По крайней мере, так ему казалось до тех пор, пока в дверях не возникла Джинни.

- Всё прочитали, мальчики? — холодно поинтересовалась она каким-то совсем чужим голосом.

Гарри собрался с духом и поднял на девушку взгляд. Поднял — и обомлел. Это была не Джинни Уизли, которую он знал, вернее, думал, что знал много лет. Это была Джинни Драко Малфоя. Такая же неприступная, гордая и холодная, как он сам.

- Джинни! Как ты могла в кого-то влюбиться, пока мы боремся со злом! — накинулся Рон. — Что это вообще значит?! Почему стихи грустные?! Кто он? Он тебя бросил? Предал? Тогда как он после этого смеет писать тебе любовные письма?! Какого рожна ты куришь, в конце концов?!