Лезвие (СИ)

Слава Богу, к нам в гости Исхан больше не приезжал. Нельзя было нам видеться перед свадьбой, но меня все равно стерегли, я теперь даже по ночам спала не одна. Когда вернулась от тетки Асамы, отец приставил ко мне молчаливую женщину лет пятидесяти в черном хиджабе и с яростной ненавистью в темных глазах ко всему, что ее окружало. Казалось, она ненавидит даже собственное отражение в зеркале. Башира практически не разговаривала со мной, видимо, ей было приказано вести себя именно так. Впрочем, мне и не нужно было с ней говорить. Ничего, кроме презрения, я к ней не испытывала. Она пыталась заставлять меня молиться и читать Коран, но я и не думала выполнять ее указания, а точнее, в ее лице указания отца. Я давно уже определила для себя, к какой религии отношусь. Это случилось еще в детстве, когда нашла у бабушки Зухры в кладовке ящик со своими вещами. Там лежали детские кофточки, штанишки, платья и кукла с растрепанными, спутанными синтетическими волосами. Из самых дешевых. С глазами, которые закрываются, если наклонить куклу назад и с пластмассовыми колючими ресницами. Самое странное, что я даже не пошла спрашивать, чье это. Я сразу поняла, что мое. Каким-то шестым чувством, какой-то дикой интуицией. На вещах на бирках с изнанки было написано «Саша». А у куклы вышито на груди, на вязанном от руки синем свитере, красное сердечко и имя Александра. Я знала, что это связала и вышила моя мама. Знала каким-то подсознанием, о котором так много пишут. Нет, я не помнила… точнее, все же помнила. Очень-очень смутно. Как и силуэт матери, который видела во сне. Но я не была уверена, придумала ли я это себе, или на самом деле помнила ее. Ведь когда она умерла, мне было всего четыре года. Помню, отец увидел у меня куклу и ужасно разозлился, хотел выкинуть, но я закатила истерику и куклу оставили мне. С того момента я называла себя Лексой. Отец считал это детской забавой, а потом все как-то свыклись, притом я переехала в столицу. С именем Александра и со светлыми волосами жить было намного удобнее, чем с именем Севда, да и отцу было совершенно все равно на тот момент. А потом, когда оно стало моим сценическим псевдонимом, так начали меня называть все. И только Андрей… только он называл меня Александра, как моя мама в моих снах. Я никогда не ощущала себя мусульманкой. Мне были ближе совсем иные праздники, иные заповеди. Я стыдилась этого и пряталась, чтоб отец не узнал. Но если бы у меня был выбор, то я бы не выбрала ислам. Человек должен сам выбирать себе религию. То, что ближе ему к душе. А вообще я всегда считала, что бог на небе один и что не важно, на каком языке ему молиться и каким образом в него верить. Главное - просто верить, и все. И ненавидеть людей за то, что они взывают к Всевышнему на разных языках и с разной интонацией просто омерзительно. Ведь верующий человек сам по себе должен олицетворять добро и нести его в этот мир. Лучше уже ни во что не верить, чем с верой на устах нести боль и смерть.

Наверное, это неправильно… что я отреклась от религии, и именно за это Бог или Аллах меня так жестоко покарал, сделав мое счастье совершенно невозможным. Тогда где же оно - добро? Всепрощение?

Башира следила за каждым моим действием и при мне доносила отцу, если ей казалось, что я подозрительно себя веду. Ненавижу жалких плебеев, которые готовы выполнить любой приказ своего хозяина. Стыдно называть людьми таких существ. Страх делает из них насекомых, готовых предать даже родную мать или ребенка ради своей шкуры. Отец специально окружал себя такими. Я знаю. Он любил ощущение беспрекословной власти. Считал, что он сильный и могущественный… не понимая, что на самом деле это слабость и подлость, нарочито самоутверждаться за счет несчастных запуганных людей, которые боялись его тени и дрожали от звука его голоса. Я слышала, что почти все преданные отцу слуги были ему что-то должны. Прекрасный способ получить бесплатного раба, готового исполнить любой извращенный каприз. И они исполняли с таким рвением, от которого мерзко становилось. Прикажи он им отрезать себе части тела – они бы так и поступили.

Одна из таких вот рабынь и присматривала за мной. Следила, чтобы я ела, спала, чтобы никому не звонила и стояла за дверью, когда я принимала ванну, отбирая у меня перед этим телефон. Иногда мне хотелось ее придушить или утопить в этой самой ванне. Притом последнее время меня вообще воротило от еды. Зачем есть, если скоро и так... Я не могла произнести это слово даже про себя… я пока не думала об этом. Знала, как, но не думала. Страшно было. Очень и очень страшно. Но надежды не осталось уже, да и на что надеяться? Даже если Андрей меня заберет, отец нас все равно достанет, и тогда он просто убьет нас всех. Лучше я умру. Только я.