Лезвие сна

— Не могу сказать, что верю в существование абсолютного зла, — сказала Иззи. — Я считаю, что в каждом из нас есть всего понемногу, но только наши собственные решения определяют, какими мы будем.

— А ты можешь найти хоть что-то хорошее в тех, кто издевается над детьми? Или в подонках, напавших на Рашель? Ты можешь простить таких людей?

— Нет, — покачала головой Иззи. — Нет, не могу.

— И я тоже, — угрюмо сказала Кэти. — Рашель разрешают посещать только после обеда. Ты пойдешь к ней завтра вместе со мной?

— Завтра у меня только одна лекция. Я освобожусь к четырем часам.

Кэти сдвинула в сторону горку бумажных обрывков и взяла в руки меню. Несколько секунд она изучала список блюд, потом снова опустила меню на стол.

— Мне совершенно расхотелось есть, — сказала она. — Желудок сводит судорогой при одном воспоминании о несчастье Рашель.

Иззи тоже закрыла меню. Она попыталась представить, что пришлось пережить несчастной девушке ночью, а потом еще и днем, когда ее допрашивали, и тоже ощутила тошноту.

— Пойдем домой, — предложила она.

Этой ночью Иззи снился особенно скверный сон. Войдя в студию Рашкина, она обнаружила мертвецов, распростертых на полу среди обрывков ее полотен.

Персонажи картин обрели тела, а потом были разрезаны на куски или сожжены с той же методичной жестокостью, с которой раньше уничтожались полотна.

На рассвете Иззи проснулась, заплакала в подушку и больше не смогла заснуть. В семь часов она уже оделась и отправилась в мастерскую, где обнаружила все свои работы в том же состоянии, в котором оставила их накануне, чего нельзя было сказать о холсте на мольберте Рашкина. Похоже, старый художник продолжал работать еще долгое время после ее ухода.

IX

— Твоя подруга совершенно права, — сказал Рашкин после того, как Иззи рассказала об идее абсолютного зла и абсолютного добра. — Именно поэтому мы должны соблюдать величайшую осторожность. Иззи, нас окружают ангелы и чудовища. При помощи нашего искусства мы способны вызвать их — может быть, из бездны, а может, из самих себя, из потаенных уголков души, которые есть у каждого человека и к которым он обращается только в сновидениях или в творчестве. Но эти существа несомненно есть. И они могут обнаружить себя.

Иззи нервно рассмеялась:

— Не надо говорить об этом так серьезно, а то у меня по спине уже ползут мурашки.

— Хорошо, потому что всё это на самом деле очень серьезно. В наши дни зло господствует над миром. Наши творения противостоят ему, но мы должны быть осмотрительны. Каждый шаг к добру одновременно приоткрывает двери для зла.

— Но ведь мы... просто создаем картины.

— В большинстве случаев так оно и есть, — согласился Рашкин.

Он отложил кисть и подошел к Иззи, решив прервать свою работу. Девушка сидела на диване у окна, из которого была видна огибающая дом тропинка.

Она подтянула колени к груди и освободила место для своего учителя.

— Но мы стремимся к большему, — продолжал Рашкин. — Мы пытаемся сотворить великие полотна, при виде которых мир будет радоваться и находить утешение. Такие работы создаются благодаря особому секрету из области алхимии, который я хочу разделить с тобой, но формула его настолько сложна, а стремление и вдохновение автора должны быть направлены настолько точно, что без особого наречия, которое складывается между нами, я не смогу передать тебе эти знания.

Иззи некоторое время изучала его, отыскивая хоть малейший признак насмешки, но лицо Рашкина было абсолютно серьезным.

— Вы... вы говорите о чем-то большем, чем живопись, — сказала она. — Я права?

Рашкин приложил узловатый палец к ее лбу:

— Наконец-то ты начинаешь открывать глаза и пытаешься видеть.

— Но...

— Достаточно болтовни, — прервал ее художник и одернул рабочую блузу. — У нас много работы. Я думаю, твоя знакомая Альбина просит привезти еще несколько работ?

— Да, но...

Рашкин по-прежнему оставил без внимания ее попытку заставить его объяснить те загадки и намеки, которые только что прозвучали в их беседе.

— Сколько картин продано в галерее? — спросил он, возвращаясь к мольберту. — Пятнадцать?

— Двенадцать, — ответила Иззи. Рашкин задумчиво склонил голову.

— Я считаю, пришло время для твоей персональной выставки. — Он поднял кисть и некоторое время рассматривал чистый холст, натянутый на мольберт. — Как ты думаешь?

— Я не знаю. Может, и так. А как же разговор об ангелах? Не можете же вы оставить меня в неведении?

— Разве нет?

В голосе Рашкина прозвучало скорее изумление, чем угроза, но Иззи мгновенно поняла, что настаивать не стоит. Их отношения теперь допускали большую свободу в разговоре, но она хорошо усвоила пределы дозволенного.

— Ты должна закончить картину с индейцем, — сказал Рашкин, как только Иззи встала с дивана. — Это полотно может занять центральное место в твоей выставке.

Иззи удивленно вскинула глаза:

— А я считала, что вам не нравится его костюм — джинсы и футболка.

— Мне не нравится и городской пейзаж на заднем фоне, но я не могу отрицать, что это отличная работа.