Лгунья

– Я знаю, потому что я там был. Я был там, когда это случилось. Я все видел. Он сделал это возле кафе-мороженого и сам же позвонил в полицию. Если это попытка самоубийства, то я папа римский. – Нофар не отвечала, и Лави испуганно прошептал: – Поговорим об этом завтра, во дворе. Хорошо? – а потом сурово, как мог, добавил: – Ничего не предпринимай, пока мы не поговорим. До завтра. – После чего повесил трубку и скрестил пальцы, чтобы это сработало.

* * *

Сидя на унитазе в туалетной кабинке северного крыла президентской резиденции, Нофар пыталась успокоиться. «Ну и что, что ты плакала? – уговаривала она себя. – Ты же знаешь, что больше всего тебя любят фотографировать с красными глазами. Сделай глубокий вдох и возвращайся в зал. Вперед! Открой эту дверь». Но когда Нофар открыла дверь, у нее перехватило дыхание. Не из-за лица, смотревшего на нее из зеркала. Оно правда от слез распухло и стало цвета баклажана, да и волосы безобразно растрепались. Но испугалась Нофар не себя, а девушки, стоящей рядом, девушки, почти ее близняшки, но красивее: Майи, только что вышедшей из крайней кабинки.

Майя сидела здесь уже больше часа, намного дольше сестры. Потому что, как только они приехали в резиденцию президента, сразу поняла, что совершила ошибку: не надо ей было сюда ехать. Да, ивент-менеджер сказала маме, что на церемонию приглашается вся семья. Да, мама ее уговорила («В резиденцию президента каждый день не приглашают. Только не говори мне, что ты бы лучше пошла в школу»), но сейчас Майя и вправду лучше бы пошла в школу. Президентская резиденция оказалась местом ужасно скучным, и здесь, как и в прочих местах, все носились с ее старшей сестрой, а ее не замечали. Как будто она была мебелью.

И завтра, в школе, будет то же самое: на перемене Нофар окружит толпа ребят, и она будет рассказывать им про президента. Ребят этих Майя знала: еще несколько недель назад это были ее ребята. Ну почему в небе не может быть два солнца? Почему восход одного большого светила обязательно предполагает закат другого? Но законы астрономии непреложны: если ребята окружали Нофар, значит, они не окружали Майю. А дома дела обстояли, пожалуй, даже хуже, чем в школе и президентской резиденции. Когда у тебя есть сестра, ты постоянно себя с ней сравниваешь. И даже если в семье никто никогда не говорил «Почему ты не можешь быть такой же, как…», вопрос «Кого родители любят больше?» все равно висит в воздухе. Разные родители в разное время отвечают на него по-разному. А детям дружно врут, что любят их одинаково, – и такая ложь, возможно, лучше правды.

По пути в туалет Майя тоже прошла мимо огромной фотографии. Но какими бы счастливыми и взволнованными ни выглядели люди на ней, как ни радовались они тому, что у них теперь есть государство, было ясно, что мужчина в левом углу только и думает, как бы ему оказаться в центре.

Входя в туалет, Майя знала, что никто ее искать не будет, и от этого вся словно оплыла. Черты лица – большие глаза, четко очерченный рот – находились на прежнем месте, но превратились в разрозненные ноты, не складывающиеся в мелодию. Таинственная субстанция, которая соединяла эти черты, создавала из них гармоничное целое и рождала очарование, – эта субстанция исчезла без следа. И, взглянув на себя в зеркало, Майя так испугалась, что спряталась в крайней кабинке. Несмотря ни на что, она все еще продолжала надеяться, что кто-то из родителей отправится на ее поиски, но время шло, а никто не приходил. На глазах у Майи выступили слезы.

Вдруг она услышала, что кто-то бежит по коридору, и дверь туалета распахнулась. Что это Нофар, Майя поняла моментально: она узнала бы шаги старшей сестры где угодно – но по доносившимся снаружи звукам поняла, что сестра плачет, и удивилась: из-за чего ей, собственно, плакать? И тут Майя услышала, как Нофар заговорила с кем-то по телефону. Это был парень; Майя его не знала, но о его существовании догадывалась. Нофар плакала, рассказывала про Авишая Милнера, снова плакала, бормотала что-то про полицию, и Майя не все разобрала, но одно было ясно: что-то стряслось. Дверь соседней кабинки вдруг открылась, и Майя тоже решила выйти. Тут-то их глаза и встретились в зеркале.

Майе показалось, что Нофар сейчас упадет в обморок. До нее не сразу дошло, что сестра испугалась именно ее. Майя огляделась по сторонам, ища того, кто привел Нофар в ужас, но, кроме них, в туалете никого не было. Смятение Нофар означало одно: в телефонном разговоре было что-то такое, что не предназначалось для посторонних ушей. Майя стала вспоминать. Нофар плакала и рассказывала какому-то парню про то, что Авишай Милнер пытался покончить с собой; сказала, что хочет пойти в полицию и забрать свое заявление. Спроси она Майю, та бы сказала: «Не смей! Если Авишай Милнер хочет покончить с собой, это его личное дело. Сам виноват – нечего приставать к девочкам во дворах».

(Сам виноват?)