Лгунья

Иосифа нарядили в полосатую рубаху, а Нофар – в белую блузку и облегающие джинсы, – и неудивительно, что Майя снова не спала по ночам. Веки у нее распухли, а лицо стало злым. Не только потому, что она тоже ходила на прослушивание, но вернулась ни с чем, и не только потому, что белая блузка шла Нофар даже больше, чем рубаха – Иосифу, но еще и потому, что на каждой репетиции из колонок доносился голос Нофар, и Майе казалось, что эти репетиции вообще никогда не кончатся. Всякий раз, выходя на перемене во двор, она видела, как со сцены машет рукой сестра. Но чем больше Нофар расцветала, тем сильнее Майя ее подозревала, и подозрение уже не ползало по земле, как змея. Оно стояло на двух ногах и вопрошало: «Неужели это правда, сестра? Неужели это правда?»

И вот наступил день траурной церемонии в память об убитом премьер-министре. Над сценой висел транспарант из черного бархата, на котором серебряной ниткой были вышиты слова: «Не забудем! Не простим!» После множества церемоний в память о погибших воинах ткань поизносилась, а в прошлом году, в День холокоста, транспарант занялся от искры из Вечного огня и чуть не сгорел полностью, но, несмотря на это, по-прежнему создавал торжественную атмосферу. Прежде чем подняться на сцену, обтянутую черной тканью, Нофар завязала волосы в хвост. На церемонию она пригласила сначала только родителей, но, поразмыслив, позвала и мальчика-шантажиста. Это для него она расстегнула верхнюю пуговицу на белой блузке. «Жалко только, что мероприятие траурное, и зрителям нельзя аплодировать», – думала Нофар.

Мальчик с синими волосами сыграл на бас-гитаре несколько аккордов, и церемония началась. Ведущая, ветеран торжественных церемоний Лирон Каганофф, поправила микрофон и заговорила. Она зачитывала присутствующим траурные стихи, сочиненные старшим инспектором, который был не только преданным своему делу педагогом, но и поэтом-любителем:

Бездушный мерзавец и гнусный шакал
Любимого деда у внуков забрал.
Еврейское сердце от боли кричит.
Оно не забудет! Оно не простит!

Нофар стихи казались каким-то невнятным бормотанием: она была слишком взволнована, чтобы вслушиваться.

В углу двора стоял Лави и разглядывал присутствующих. Он и не думал глазеть на девушек. На школьницу в первом ряду он посмотрел только потому, что на нее смотрели все остальные. Лави заметил, что у всех парней головы – как подсолнухи к солнцу – повернулись в одном направлении, и из чистого любопытства тоже повернулся. То, что он увидел, потрясло его до глубины души. Нофар никогда не говорила, что у нее есть сестра.

Майя стояла в первом ряду. Волосы у нее были распущены, рот приоткрыт, а в душе сестринская любовь сражалась с сестринской завистью. К счастью, пролилась в этом сражении не кровь, а вода – точнее, соленые слезы, умилившие всех, кто смотрел на Майю. (Особенно умилился старший инспектор, увидев, как тронули его вирши ученицу в первом ряду.) Майя желала сестре успеха – и одновременно провала, и от этого противоречия волосы у нее растрепались, губы дрожали, кровь кипела, а щеки окрасились румянцем. Разгоревшееся у нее в душе сражение сделало с лицом Майи то, на что не способен никакой волшебный крем, – высветило и подчеркнуло каждую черточку. А поскольку лицо у Майи и без того было круглым и красивым, сейчас оно выглядело совершенным. Так что не зря все на нее смотрели.

Лави смотрел то на одну сестру – ту, что на сцене, то на другую – ту, что стояла в первом ряду. Сходство между ними было поразительным, однако не менее поразительными были отличия. Глаза у обеих – необычной формы, с изысканным разрезом, похожие, но не одинаковые. Подбородок у девушки в первом ряду – более изящный, а у той, что на сцене, – погрубее. Как будто кто-то для забавы сыграл одну и ту же мелодию в двух разных тональностях. «Интересно, а пальцы у младшей такие же, как у Нофар, или другие?» – думал Лави. Он в первую же встречу с Нофар заметил, что руки у нее – как у мальчика. Это и отталкивало его, и притягивало. Лави глядел на младшую сестру и гадал, какие у нее кисти – сейчас их было не видно, потому что Майя скрестила руки на груди. А увидев ее грудь, он уже не мог оторвать от нее глаз. И смотрел, пока внутренний голос не заорал: «Предатель! Предатель! Предатель!»

Он уже почти собрал волю в кулак, чтобы отвернуться, когда Майя сама на него посмотрела. И снова Лави поразился сходству между сестрами, и снова его сбила с толку их несхожесть. Бывает, видишь во сне знакомого человека, но выглядит он как-то по-другому. Так и Лави сейчас словно видел сон про другую, более красивую Нофар. Сидя во дворе, они много чего успели рассказать друг другу, но про сестру Нофар никогда не упоминала. И это ее умолчание сказало Лави больше любых слов.