Лгунья

Вся беда заключалась в том, что Ханна хорошо подала себя в суде. Она была молодой. Не красивой, но достаточно привлекательной, что, вероятно, было еще лучше. Она все время выглядела напуганной. Даже в своем юном возрасте я видела, что Ханна мастерски создает о себе такое впечатление, что всем хочется ее защищать.

И тогда вмешалась я. Я сказала матери, что когда встретилась с Ханной в тот день, то сказала ей что-то вроде того, что мы еще увидимся до ее отъезда, а она ответила, что вряд ли. Что она не собирается задерживаться здесь надолго. Я спросила у нее, почему, а она подмигнула и шепнула: «Я уже получила то, что хотела. Я возвращаюсь домой и скоро стану очень богатой».

Я сказала, что даже не поняла смысл ее слов, но не стала ни о чем спрашивать. С какой стати? Мне не было до нее никакого дела; я хотела только поскорее вернуться в летний лагерь.

То, что мне поверили, многое говорит о том, в какой стрессовой ситуации оказались мама с папой. Они тотчас же связались со своим адвокатом, и общественное мнение начало склоняться в нашу пользу. Помогло и то, что мои родители были щедрыми меценатами, жертвовавшими как на политику, так и на культуру. Пресса даже вспомнила, что как-то на Рождество моя мать вызвалась раздавать бесплатный суп бездомным.

Папа устроил пресс-конференцию с участием всех нас, напротив здания суда, где он только что подал встречный иск. Он говорил слова, смысл которых я не понимала: «злонамеренное судебное преследование», «недобросовестное правопритязание» и «процессуальные злоупотребления»… Я кивала головой с умным видом. Мы были добрыми и великодушными по отношению к Ханне, но столкнулись с заранее спланированной махинацией, попыткой шантажа в связи с потенциальным скандалом, к которому мы не имели никакого отношения, умело осуществленной молодой девушкой сомнительной репутации. Под «сомнительной репутацией» подразумевалось то, что давным-давно Ханну вместе с ее школьной подругой поймали за кражей двух тюбиков помады из магазина. Какой-то дотошный журналист раскопал эту историю и представил ее так, будто Ханна была членом преступной группировки.

Но затем мой отец неожиданно умолк. Когда я обернулась, он показался мне потерявшимся во времени. Я никогда не забуду выражение ужаса у него на лице, когда он повернулся к моей матери, застонал и схватился за грудь. Не успели мы опомниться, как отец упал на бетонные ступени. Дальше я помню только крики и свою мать, держащую его голову у себя на коленях. К тому времени как подоспела «Скорая помощь», он уже был мертв.

Это стало концом дела «Уилсон против Петерсена». Газеты напечатали нелицеприятные фото Ханны под заголовками, кричащими: «убийца!» и «мошенница!». Она убила выдающегося гражданина, человека, который так много отдал своей семье, церкви и городским беднякам. Какое-то время общественность справедливо требовала голову Ханны. Они говорили, что такое не должно оставаться без последствий. Но к этому времени все трое, Ханна и ее родители, уже вернулись в Канаду – к своей мелочной дерьмовой жизни на ферме.

Конец? Нет. У зла много щупалец, и оно еще не закончило с нами.

Как выяснилось, деньги, обеспечивавшие нам роскошную жизнь, были не совсем нашими. Они принадлежали клиентам моего отца. До сих пор никто этого не замечал, поскольку отец, по сути, занимал у Питера, чтобы заплатить Полу, ничего не говоря ни Питеру, ни Полу. Я много думала о том времени, когда моя жизнь представляла собой калейдоскоп праздников, катания на пони и занятий теннисом, и не смогла припомнить ни одного случая, когда папа был бы подавлен или отчитывал маму за излишние траты. На самом деле все было наоборот. Он всегда покупал нам подарки. Однако теперь его клиенты пожелали вернуть свои деньги, вот только никаких денег не было. Назревал гораздо более громкий скандал. «Никогда не отнимай деньги у богатых» – я усвоила это на собственной шкуре. Они могут простить что угодно, кроме кражи денег. Но мать продала всё и уладила дела со всеми, и, учитывая обстоятельства и из уважения к ней, никто не стал поднимать шум.

Вскоре после похорон отца мы перебрались в убогую двухкомнатную квартиру в Чарльстоне, штат Западная Вирджиния. Там мать просто запиралась у себя в комнате и зашторивала окна. Заходя к ней, я находила ее лежащей на кровати. Она напоминала угасшую кинозвезду, а выходя из комнаты, распространяла вокруг себя запах – резкий, неприятный запах немытого тела. Волосы ее стали спутанными и сальными, примятыми на затылке. Она ничего не ела, ничего не говорила, кроме как: «Мне нужно прилечь, у меня разболелась голова». Точно так же, как говорила накануне и за день до того. Домработницы у нас не было. Ни прислуги, ни друзей. Поговорить не с кем, помочь некому. Я заказывала нам пиццу и расплачивалась материнской кредиткой. Я думала о папе, о том, как мне его не хватает. Мой младший брат плакал во сне.