Лгунья-колдунья

— Как нашли, говоришь? — Вадим хитровато прищурился и переглянулся с женой.

Та улыбнулась и кивнула. Плужников метнулся к кустам, притулившимся под окном избушки, пошуршал там и, торжественно вышагивая, вернулся к столу. В руках его уютно устроились две заспанные бутылки с прозрачной жидкостью.

— Это то, что я думаю? — сипло проклекотал Венечка, трудно сглотнув.

Ирина кивнула.

— Но откуда? Как?!

— В жены, Венюша, надо выбирать мудрых и предусмотрительных женщин, — улыбнулся Плужников. — Если бы не Иришка, фиг бы мы сейчас радовались. Это она посоветовала сразу же спрятать пару бутылок водки, чтобы было чем отметить отъезд.

— А ведь спорил со мной до истерики, — усмехнулась Ирина, — доказывал, что ничего прятать не надо, и так останется. «Мы же не пить сюда приехали!»

— Ура Ирке Плужниковой! — заорал архивариус, выхватил у Вадима одну бутылку и закружил стеклянную барышню в танце.

— Осторожнее, чертяка рыжий, разобьешь ведь! — Борис переполошился и хотел было остановить Путырчика, но Нелли придержала его за локоть:

— Успокойся, Боречка, он себя прежде уронит. И вообще, хватит болтать, все за стол! Остынет ведь все, и будет невкусно.

— Шашлычок под коньячок вкусно очень, — пропел Веня и подмигнул компании. — А у нас — ушица под водочку! И плевать, что нескладно, зато вкусно!

Все получилось очень даже душевно, засиделись до позднего вечера. Ели, пили, пели, шутили, смеялись. Расходиться не хотелось, поскольку все понимали — этот вечер больше не повторится. Будут другие, но такого единения, такой общности душ больше не будет. Потому что возвращаться на берега Сейдозера компания не собиралась. Да, отдохнули неплохо, загорали, купались, рыбачили. В походы ходили, но главной цели своего путешествия так и не достигли. Ничего мистического и таинственного здесь не было.

Ну и фиг с ним.

Ближе к ночи облака рассеялись, и из них выпала гигантская луна.

— Ой, большая какая! — Динь испуганно прижалась к плечу Тарского. — Я такую только на картинках видела. Отчего это? Почему в городе луна всегда на монетку похожа, а тут — даже страшно становится!

— Да ладно тебе, — Антон пренебрежительно дернул плечом, — чего тут страшного‑то? Что ты выдумываешь? Ну, здоровущая луна, и что с того? Бледная блямба на небе.

— Фу, какой ты все же неромантичный! — разомлевшая Нелли подняла голову с плеча Бориса. — «Бледная блямба»! И это о светиле, которому посвящено столько стихов и прозы!

— Между прочим, Динь права, — Лена задумчиво рассматривала занявший чуть ли не полнеба серебристо‑желтый круг. — Есть в ней что‑то зловещее. Словно кто‑то равнодушно рассматривает нас из бездонного царства мрака.

— Лена, не надо, мне страшно! — В голосе Динь зазвенели слезы, она зажмурилась и вжалась лицом в облюбованное плечо Тарского. — Она не равнодушно смотрит, она словно выбирает…

— Что она выбирает? — Антон явно начал раздражаться. — Духи, помаду, туфли? Что ты несешь? Не порти нам вечер!

— Прекрати орать на Динь! — прошипела Осенева, сидевшая напротив сладкой парочки. — Так нельзя! Просто она у тебя очень чувствительная и реагирует на все гораздо сильнее нас.

— Почему сразу у меня? — окончательно рассвирепел плейбой. — Двух дней не прошло, как я ее трахнул из жалости, и вы нас уже поженили! Да если бы я женился на всех, кого трахал, у меня бы уже тысячный гарем был!

— Тони? — Квятковская подняла залитое слезами лицо. — Что ты такое говоришь, Тошенька?

— Антон, — на скулах Вадима вспухли желваки, — если ты немедленно не прекратишь…

— То что? — Тарский вскочил, перешагнул через бревно и заорал: — Что ты мне сделаешь? Побьешь? А я в Оленегорске сниму побои, а в Москве отнесу заявление в милицию! Достали вы меня все! Сначала бухтели, чтобы я был поласковее с этой липучкой — ладно, стал поласковее. Ей понравилось. Зато прилипла теперь намертво — не оторвешь. А я ведь ехал сюда не ради этой бледной немочи, а ради тебя, Ленка!

— Напрасно.

— Да если бы я знал, чего это будет стоить, плюнул бы на все и умотал на Канары! Все равно все бабы устроены одинаково, и если ты, Осенева, возомнила себя особенной — то позволь тебя разочаровать, ничего в тебе нет, кроме гонора и выпендрежа! А могла бы покайфовать, да еще как! Впрочем, подробности можешь уточнить у своих подружек, они, думаю, с удовольствием поделятся впечатлениями.

— Ты что имеешь в виду, урод? — Вадим начал медленно подниматься.

— За языком следи, а? — побагровел Борис.

— Да пошли вы все на…!

Этой изысканной фразой Тарский решил поставить точку в дискуссии.

Для придания точке весомости следовало в ускоренном темпе покинуть место дебатов, иначе можно было огрести кое‑чего более весомого.

И Антон, презрительно усмехнувшись, спортивным шагом направился к избушке. Впрочем, попой он не вилял, а значит, к спортивной ходьбе метод его передвижения отнести было нельзя.

Он просто быстренько свалил.

А в беседке главным действующим (вернее, бездействующим) лицом была тишина. Причем не благостная тишина храма, а пульсирующее напряжением затишье перед взрывом.