Лягушки

– Свиридова, – выступил вперёд Пантюхов с опохмельной чашей в руке, преподнесённой ему службой выживания, – сколько же ты всего упустила. Он ведь не только сонеты сплетает, но и человек-паук, небось, и серенады при подъёмах в твои затворы петь смог бы…

– Чтоб и вам хотелось! – сказал Ковригин.

– Это уж непременно! – воскликнул Пантюхов. – И на пароходы!

– Ему, Пантюхов, нужны теперь другие затворницы, – вздохнула Свиридова, – в Маринкиных башнях…

– Наталья Борисовна, – встревожился Острецов, – как это ни печально, но мне придётся на самом деле проводить вас сейчас на поселковую пристань, это в двух километрах, все ваши вещи и реквизит туда уже доставлены…

– Это и впрямь печально, – согласилась Свиридова, – но что поделаешь…

– Искусство, оно требует… – такими были первые слова Головачёва, услышанные Ковригиным в Журине.

– А что это за тряпка? – поинтересовалась вдруг дебютантка Древеснова, её журинские утомления лишь раззадорили и расцветили.

– Какая тряпка?

– Да вон валяется, чёрная! – сказала Древеснова. – Прямо под форточкой Александра Андреевича.

Древеснова подошла к тряпке, подняла её, распушила, рукой подёргала, будто желая стрясти с неё воду или грязь.

– А это, между прочим, вуаль, – сказала Древеснова. – Прямо, чтобы играть какую-нибудь испанку или португалку. К ней бы ещё веер! Александр Андреевич, вы позволите взять её на память? Как сувенир.

– Я-то тут при чём? – сказал Ковригин.

А вуаль уже прикрыла лицо Древесновой, готовой принять позу испанской танцовщицы с кастаньетами в правой руке и веером в левой. «Красавицы Кадикса замуж не хотят…»

– Уважаемая госпожа Древеснова, – наклонив голову, обратился к красавице Кадикса Острецов. – Позвольте лишить вас сувенира. Это просто тряпка. К форточке Александра Андреевича она не имеет никакого отношения. Служители, допустившие мусор у стен замка, будут наказаны.

Тряпка без всяких деликатностей была отобрана у Древесновой служителем, вытянувшимся в должностном усердии поблизости, Острецов её не передал, а сунул в карман длиннополого осеннего пальто, серого в крапинку.

У Журинской пристани загудел теплоход.

– Ну, всё! – провозгласил Острецов. – Машины поданы, корабль ждёт.

– Вуали спрятались, – тихо пропел Пантюхов, – опали лютики, а с ними и аленькие цветы…

– Ковригин, – заявила Свиридова, – уважь женщину на прощанье, обними и расцелуй!

Впрочем, дожидаться действий Ковригина она не стала, сама шагнула к нему, обняла его, своими губами нашла его губы, и Ковригин ощутил, что она сейчас не играет, что Натали встрече с ним в Синежтуре рада и что она ему не противна…

– В Москве я тебя найду, – сказала Свиридова, уже усаживаясь на заднее сиденье «порше». – Есть о чём поговорить и что вспомнить. Ты мне дал правильный номер телефона?

– Правильный, правильный, – подтвердил Ковригин.

Когда автомобили покатили к пристани, Ковригин вспомнил, что номер-то он дал правильный, но того самого телефона, который был упрятан им под камнями у платформы «Речник» и наверняка давно разрядился. А если и не разрядился, то обитался в чьём-либо кармане, продавца яблок фермера Макара, например, или какого-нибудь другого хозяина, вполне возможно, поклонника актрисы Свиридовой, а то и просто бомжа.

Зачем надо было обманывать женщину, укорил себя Ковригин.

По рассеянности, ответил сам себе. И из опасений.

А коли и впрямь у неё возникнет нужда, она найдёт его без особых усилий.

Отчего-то Ковригину стало грустно.

Не о юности ли своей он загрустил, не о времени ли, когда он и вправду был способен по карнизам, по швам промазок между камнями одолеть стену ради романтического предприятия, не о влюблённости ли своей в выпускницу театрального училища?

Но лишь только Ковригин увидел, как в автобус для обслуги и гостей пятистепенных поднимается унылообескураженный Кардиганов-Амазонкин, все грусти его исчезли.

Всё же пробился в замок! Но зачем ему Синежтур и Журино? У самого ли него есть интерес к здешним местам и обстоятельствам, или кто-то держит его в своей затее инструментом?..

И кто это – кто-то? Не знакомая ли Ковригину…

Ковригину не дали додумать. Сильная рука втянула его в металлическую повозку, и Ковригин оказался рядом с Верой Алексеевной Антоновой на кожаном сиденье «мерседеса». Вместе с ним в машине направились в Синежтур Долли и Николай Макарович Белозёров.

– У вас воротник загнулся, – сказала Антонова и поправила Ковригину воротник.

Тепло приязни ощутил Ковригин после прикосновений рук Антоновой. «Черты лица у неё хорошие, – подумал Ковригин. – Крупные, сочные. И глаза добрые… И мне бы такую опекуншу…»

– О здравом смысле помните, – сказала Антонова, – мы вчера о нём с вами говорили…

– Помню, – тихо сказал Ковригин.

Минут через сорок прикатили к Привокзальной площади.

– Ба! – обрадовался Ковригин. – А Каллипига здесь стоит, как и стояла!

– Какая ещё Каллипига? – удивилась Долли.

– Каллипига – прекраснозадая по-эллински, баба эта каменная имени площади. То есть наоборот. Из журинского собрания, из ниши приречной аркады.