Лягушки

– На историю дирижабеля…

– Кого? Чего?

– Дирижабеля, – неуверенно произнёс Дувакин. – Дирижабеля. Это такой воздушный корабль… Большой…

– Ты помнишь «Воздушный корабль» Лермонтова? Прочитай мне его.

– Наизусть я не помню…

– Вот когда вспомнишь, разбуди меня снова… Но не раньше, чем через два часа… Я на самом деле устал…

И тут же уснул снова. Правда, перед тем почти со слипшимися веками промочил горло апельсиновым соком, а подумав, явно уже в дремотном видении, выпил для крепости сна ещё и полстакана водки. Тогда и уснул.

Дувакин позвонил не через два, а через пять часов. Тонкая, сострадающая натура! Ковригин был уже в полном сборе, омытый прохладными струями душа, выбритый, сытый, с крошками пшеничного багета в уголках рта, сидел за письменным столом, держал перед собой бумаги Хмелёвой и желтоватую костяшку, формой своей – рогалик! – вызывающей мысли о чешском пиве. Впрочем, и пиво, пусть и не чешское, в банках и в кружке имелось вблизи Ковригина. Чего он только не приволок вчера домой в пакетах «Алых парусов». Раков не приволок, вот чего! Походил, походил мимо них и купить не решился. Денег, показалось, не хватит. Теперь у него забит холодильник, а кормить и поить некого, половину провизии, если не всю, придётся потом выкидывать! Хватит, приказал себе Ковригин, хватит! Никаких оценок своей краткодневной дури, никаких мыслей и догадок по поводу таинственных (для него) капризов провинциальной актрисы! Оговорил это ведь уже с самим собой, и хватит!

– Ну что? Проснулся? – спросил Дувакин. – Пришел в себя?

– Пришел, – сказал Ковригин. – Но пришёл в себя сердитого!

– Значит, толку из делового разговора не выйдет?

– Не выйдет. В особенности, если речь снова пойдёт о дирижабелях.

– Стало быть, ты и не проснулся, – сказал Дувакин. – Подождём… Кстати, почему и заказчик, и ты произносите именно «дирижабель»?

– А кто заказчик?

– Не знаю. Пока разговоры ведем телефонные. С объявлением намерений.

– Нет, кто он, в смысле – женщина, мужик?

– Голос мужской…

– Хорошо. Объясню про дирижабели… У меня в Узкопрудном жили и живут родственники. Яхромские рассеялись по всей Савёловской дороге… Одна из двоюродных сестёр проживала в Узкопрудном именно на Дирижабельной улице и работала на дирижабельном заводе. Эгоизм русского языка. Для немцев – мармор, для нас удобнее – мрамор. Или выговори попробуй – дирижабльный завод! Выходит, твой заказчик родом из Узкопрудного… Во всяком случае с Савёловской дороги, может – из Лобни, может – из Яхромы… Но откуда в Лобне или Яхроме богатые заказчики?

– Оттуда! – вздохнул Дувакин. – Под рваные матрацы с клопами деньги засовывали… Увы, шучу. Это завод для Умберто Нобиле, что ли, строили?

– Ну да, для генерала… Дирижабли тогда были в моде. В войну из моды вышли. Сейчас снова к ним интерес. Воздушные корабли третьего тысячелетия… Кстати, почему ты не читаешь мне Лермонтова?

– А надо?

– Уже не надо. Сам отыскал. Сначала поставил диск Шаляпина с «Ночным смотром». А там, оказывается, к встающему из гроба императору воздушный корабль в двенадцать часов не прилетает. Является Бонапартово воинство на воздушных конях. А вот у Михаила Юрьевича в двенадцать часов по ночам Воздушный корабль тут как тут…

– Что тебя так увлёк воздушный корабль? – удивился Дувакин.

– Сам мне его подсунул, – сказал Ковригин.

– Ну, и какие выгоды и смысл в этом увлечении? – спросил Дувакин, и Ковригин не понял, всерьёз ли спрашивает Дувакин или насмешничает над ним.

– Выгоды! Смысл! – чуть ли не вскричал Ковригин. – Это я слышу от тебя, Пётр Дмитриевич? Какие тут могут быть выгоды и смыслы для неразумного существа с загребущими извилинами? Взял том Лермонтова, прочитал «Воздушный корабль», из примечания узнал, что узника Лермонтова посещал в орднунг-хаусе Белинский, застал арестанта в весёлом расположении духа, тот читал Гофмана и переводил «из Зейдлица» этот самый корабль. Теперь это информационное приобретение уляжется в моём мозгу и время от времени будет напоминать мне, что наш Михаил Юрьевич увлекался немецкими романтиками, и это мне приятно. Вот тебе все мои выгоды и смыслы! Занудливый начётчик, я то есть.

– Зачем ты попросил отыскать Лермонтова? – спросил Дувакин. – Шутил, что ли?

– В раздражении разбуженного шатуна, – сказал Ковригин, – может, и шутил… Но потом стало во мне что-то вариться… На ум пришли Фёдоров, философ, Платонов, Андрей, и Циолковский… Это когда я проснулся… В сущности-то первые двое больше любили мёртвые тела в надежде людей воскресить и усовершенствовать, переселив их на какие-нибудь благопристойные планеты… Тут и хороши были бы корабли Циолковского, тоже не слишком обожавшего человечество и планету Земля… Впрочем, кораблям его положено было бы быть не воздушными, а безвоздушными… Поманить, засунуть в них людские очереди и отправить их неизвестно куда… Да и манить не надо, сами приволоклись бы толпами, первый раз, что ли!

– Ты упрощаешь, – сказал Дувакин.