Лягушки

И она заулыбалась. Возможно, предлагая о серьёзном более не говорить.

– И вот ещё что, – сказал Ковригин. – На одном из подносов, привезённых Острецовым в Москву, в углу летал воздушный корабль, похожий на дирижабль. Что-то здесь я не вижу никаких кораблей…

– А вон там, – указала глазами Вера Алексеевна, – висит поднос «Встреча Александра с Наполеоном в Тильзите», там, пожалуйста, присутствует ваш воздушный корабль.

Действительно, присутствовал в тильзитском сюжете воздушный корабль. А встреча в Тильзите произошла в 1807 году. И был тогда Тильзит городом прусским.

– А в новейших сюжетах, – продолжал интересоваться Ковригин, – есть ли дирижабли?

– Что вас так волнуют дирижабли? – удивилась Антонова.

– Ваш город – обозостроителей, – сказал Ковригин. – Ямской тракт. Телеги, сани, кареты. Средства передвижения. Почему бы теперь и не дирижабли?

– Есть и на новых подносах воздушные корабли. Но странных форм. Вон на той стене поднос с Маринкиной башней…

Ковригин направился было к указанному подносу, но зазвонил мобильный.

– Слушаю, – сказал он. И услышал: «Пошёл в баню! И немедленно! Мужик, тут же иди в баню! Иначе для тебя кончится пар!»

Движение к подносу с Маринкиной башней и дирижаблем над ней Ковригин приостановил. Сказал:

– Вера Алексеевна, извините, ради Бога! Надо срочно идти по делам. Спасибо за путеводительство. Надеюсь, снова появиться в музее.

– Она вас вызвала? – быстро спросила Антонова.

– Кто она? – удивился Ковригин.

– Я что-то невпопад сказала… – растерялась Антонова. – Вам Долли передавала привет… Вы помните Долли?

– Как же я могу не помнить Долли! – воскликнул Ковригин.

– Ну вот, привет от Долли я вам передала, – сказала Антонова. И сейчас же прошептала: – Если всё же встретите Лену, передайте… ну, чтобы она прекратила шалить, усмирила гордыню и не верила лукавым посулам…

Двое джентльменов на них не глядели. Они обсуждали встречу императоров Александра и Наполеона в Тильзите.

54

«Зачем я выскочил из музея? – недоумевал Ковригин. – Что за сила напугала меня и поволокла неизвестно куда? Чего я испугался? Что за идиот посылает всех в баню?»

И уж совсем нехорошо было то, что он, Ковригин, сбежал и от Веры Алексеевны Антоновой, пришедшей сюда ради его просвещения в пустой утренний час музейной жизни, а может быть, и не ради одного лишь просвещения.

Ко всему прочему заняться ему было нечем.

Поезд, проходной, не скорый, но по кассовой рекомендации – скорый, должен был повезти его в столицу в половине первого ночи, а являться сейчас в ресторан «Лягушки» и коротать там время не было резона. Интересные события, по мнению Ковригина, могли происходить в «Лягушках» лишь после девяти вечера.

И ведь на самом деле, с чего бы он выскочил из музея, бросив уже как бы на ходу Антоновой: «Надо срочно по делам!» и даже не раскланявшись как следует с симпатичной ему женщиной. Услышал: «Пошёл в баню!» – и сбежал. Нет, это никуда не годилось!

А что годилось? Пугаться фантомного голоса из утопленного телефона? Русалки, что ли, с мельником им завладели и теперь балуются? Ну, и пусть себе балуются.

Однако это не русалки и не сумасшедший мельник.

Мужик предлагал (или указывал) Ковригину немедленно идти в баню, иначе там кончится пар. Обычно мужик (телефон) говорил либо: пошел в баню, либо: ушёл в баню. Сейчас же в его словах предупреждения или хамства появилась некая определённость – где-то мог кончиться пар. Ковригин был безрассудно-азартным парильщиком и, естественно, мог посчитать слова о предполагаем исходе пара лично к нему обращёнными. Возможно, его деликатным способом, но с важной целью вызывали на доверительное свидание в какую-либо из бань Синежтура. Но о географии баннопрачечного хозяйства города Ковригин не имел представления. Не возвращаться же ему сейчас в музей и не выспрашивать у интеллигентной дамы Веры Алексеевны, где у них здесь лучшие санитарно-гигиенические заведения?..

А вот к чистильщику обуви Эсмеральдычу можно было бы и обратиться с интересом. Если, конечно, Эсмеральдыч ещё проживал в Синежтуре и продолжал со скидками относиться к афроамериканцам. Но киоск того прежде стоял невдалеке от театра имени Верещагина, и была опасность нарваться на кого-нибудь из служителей театра, хуже всего, конечно, – на режиссёра Жемякина, выслушивать вопросы о приме Хмелёвой и оправдываться – мол, я-то тут при чем. Впрочем, какая уж здесь была опасность? Просто разговор с кем-то мог оказаться неприятным, но Хмелёва на самом деле была взрослым человеком, и именно она должна была объяснять людям, ею обиженным или огорошенным, смысл своих поступков.