Лягушки

На всякий случай Ковригин прогулялся мимо всех набережных башен, ничего не заметил, единственное соображение вызвало в нём вот что. Основание или цокольное кольцо Напрудной башни было недавно (и небрежно, может, из-за срока заказа) побелено. И всё. Снег шёл противный, мокрый, и Ковригин отругал себя за ознакомительную поездку к Новодевичьему. Конечно, вытолкнула его в непогоду из дома просьба Наташи, но её загадки или розыгрыши были сейчас сами по себе не важны, трогала лишь их связь с любимой женщиной…

Дома, вечером, он вспомнил, что в музее монастыря трудится Рита Гусельникова, знакомая Ковригину со времён студенческого исторического кружка, а стало быть, со времён Марины Мнишек и начинающей звезды из Щепки, Свиридовой. Для порядка полюбезничали, не без интереса выяснили, у кого из знакомых как, сколько у кого детей. Только тут Ковригин рассказал о нынешней своей поездке к романтическим камням, вызвав в Рите Гусельниковой клокотание вулкана.

63

– Ты в Москве, что ли, давно не был? – уже клокоча, спросила Гусельникова.

– Не был, – сказал Ковригин. – Путешествовал.

Оказалось, что башню побелили и пост милиционеров учредили не зря. Сегодня валил снег, и дураки и одержимые не пришли. У милиционеров забот не было. – Я пришёл, – сказал Ковригин.

– Ты не в счёт, – отказала ему в одержимости Гусельникова. – Хотя при своих заскоках и вывертах мог бы попасть и в одержимые.

– И заняться выселением беса из португалки де Луны…

– Какой португалки де Луны? – удивилась Гусельникова. – Ах, этой… Она – изделие апологетов Петра. Так что ты хочешь услышать от меня? Тогда слушай. Сам знаешь, с паузами, но возникает потребность в возникновении нового заступника, святого или святой, как правило, личности, доступной для понимания, много страдавшей и потребной людям именно в свою пору. Так было с Ксенией Петербургской, Матроной Московской, с ней началось в шестидесятые годы на памяти наших отцов, и вот она уже канонизирована, и мощи её притягивают толпы в Покровском монастыре. Теперь же началось увлечение Софьей Алексеевной. Тоже ведь была страдалицей.

– Кем увлечение? – удивился Ковригин.

– Да! Да! Софьей! – воскликнула Гусельникова. – Я отношусь к Софье Алексеевне и её брату Фёдору Алексеевичу с симпатией, несколько работ о них написала, докторскую готовлю, но какая же Софья – святая!

– Сказано о легкости народной жизни в пору её правления, – произнёс Ковригин.

– Как же! Помню, помню, – сказала Гусельникова. – Ключевский. Но с чего бы вдруг увлечение такое яростное? Будто фанаты «Спартака» не дошли до Лужников и остановились у наших стен. Нет, не так. Я не права. Фанаты Софьи где-то в других местах. К нам же брели просители. Естественно, дело это не одноразовое и не на один день, а ощутившее себя в русле потока. О чём просили и будут просить? Тут полный набор обращений к заступникам, чаще, конечно, об избавлениях от болезней, и собственных, и недугов ближних, а также страданий домашних любимцев, нередко – котов. Нынче же среди прошений были тексты экономические со словами об ипотеках, кредитах, долгах, залоговой стоимости, слов-то многих я и не знаю. Башню и камни рядом с ней обцеловали, исписали фломастерами, ручками, а где и малярными кистями, ещё и ящик железный приволокли для бумажных ходатайств чудотворящей страдалице Софье Алексеевне. Для нас эта стена стала стеной плача. Вот её и побелили, закрасили людские упования и приставили к стене милиционеров. Толп здесь, конечно, не было, но десятки озабоченных к нам являлись, иные и приползали. Кстати, наиболее интересные бумаги из ящика я оставила у себя. Вот, например, режиссёр, добившийся права ставить в Камышине «Мещанина во дворянстве» Мольера, просил у Софьи Алексеевны благословения и поддержки в работе. Ну, и так далее. Если для тебя это важно, можешь их почитать.

– Важно, – сказал Ковригин.

– Ну и приезжай к нам, – сказала Гусельникова. – Молодые годы вспомним.

– А на свирели у вас никто не играл? – спросил Ковригин.

– Где? – удивилась Гусельникова.

– На стене. На башне.

– Никто не играл, – сказала Гусельникова. – Никто с заманными дудочками к нам не являлся. Не было нужды. Сами шли. Мода образовалась, вот и шли.

– Завтра же и приеду, – сказал Ковригин. – Ты завтра в музее будешь?

– Буду. Экий ты прыткий! И как я возвышусь в глазах сотрудников! – рассмеялась Гусельникова. – Такой знаменитый человек, и вдруг посещает меня.

– Не понял, – сказал Ковригин.

– Ты у нас теперь герой светских хроник, – сказала Гусельникова. – Читай глянец! И уж, конечно, такую газету, как «Самец и Самка»!