Лягушонок на асфальте (сборник)

состояние показалось ему каким-то необычным - насторожило горячение в зобу,

- и он потряс головой и помахал кургузыми из-за связок крыльями. Обычное

самоощущение не возвратилось к нему, но он не потерял бодрости,

размашистыми шажками вернулся к голубке и долбанул ее в темя. Саша

захохотал, потом воскликнул:

- Ну, мужик! Права качает. А то он к ней на хвосте, а она равнодушная.

Петька попробовал осечь Сашу:

- Ты, прикрой...

- Что?

- Хлебало.

- Ты не на конном дворе. Ты там командуй... У меня маленький рот, а вот у

тебя в действительности хлебальник: поварёшка пройдет.

- Замолчи, Сашок, - сказал я.

Чубарая, отскочившая от Страшного, таращилась, куда бы взлететь.

Страшной, видно, сообразил, что допустил оплошность, и заукал. Однако его

призывное жалобное постанывание не произвело на нее впечатления. Он

заворковал и, повышая гул своего голоса, вращался, понемногу подступая к

Чубарой. Она заворковала с негромкой, неумелой картавинкой, свойственной

голубкам, и сердито клюнула по направлению к нему, но не достала. Страшной

принял ее мстительный клевок за поклон и пошел колесить вокруг нее, мел

хвостом землю, взгогатывал.

- Вот бушует! - и в другой раз не удержался Генка Надень Малахай. - Ни у

кого не встречал!

- Мой Лебедь, что, - грозно спросил его Петька, - хуже бушует?

- Нет, Петя. Они одинаково.

Сожаление появилось на лице Петьки.

- Что значит не голубятник, - проговорил он, обращаясь ко мне. - У каждого

голубя свой голос. - И уже к Генке Надень Малахай: - Надо различать...

- Он тугой на ухо, - подсказал Саша.

Чубарая все еще тянула вверх голову. Страшной перестал ворковать.

Задумался. Какой-то непорядок был в нем самом, а также в норове голубки. Над

этим он и задумался. Навряд ли он додумался до того, что с ним стряслось, а

может, расхотел додумываться: дескать, зачем нам, голубям, вдаваться во всякие

там сложные перемены в организме? И было направился к Чубарой, чтобы

выяснить ее каприз, но его качнуло, и он чуть не свалился набок, да вовремя

успел подпереться крылом.

Саша рьяно ждал потехи. Он залился хохотом и никак не мог сдержаться.

Легкие у Саши были малообъемные, в них не хватало воздуха на длинные

выдохи, поэтому он все ниже сгибался, удушливо кашляя и взвизгивая. И меня,

и Тюлю, и Генку Надень Малахай тоже разбирал смех, но крепились:

останавливала строгая прихмурь в Петькином лице. Вскоре, когда Страшной,

напряженно поддерживая равновесие, подошел к Чубарой и попытался

поцеловать ее, а она увильнула и отбежала к огуречной грядке, он,

остановившись на месте, стал браниться на нее, тут и мы не выдержали и

захохотали, потому что в том, как он ругал Чубарую, было почти все

человеческое: и поза, и повадки, и упрек, и обещание взбучки.

Чубарая пригорюнилась возле грядки. Конечно, Страшной решил, ему кое-

что удалось ей втолковать и что уж сейчас-то она не должна пренебречь его

ухаживанием, и готовно подбежал к ней, а Чубарая хлестанула его крылом и

через огуречную грядку улизнула в картофельную ботву. Он искал ее среди

ботвы, то обидчиво укая, то сердито бормоча. Затем вдруг прытко выскочил

оттуда и прибежал к блюдцу. Я уже пожалел, что раз вил водкой воду, и хотел

отогнать его от блюдца, но он даже не отпрянул него. И когда я загородил воду

руками, он начал клевать мои ладони, и их пробивал, и так в них впивался, что

выступала кровь. Я отнес Страшного в будку. Он и в будке продолжал буянить -

долбил в березовую поленницу и врезывал по ней крыльями.

Я испытывал и растерянность, и огорчение. Я никак не предполагал такой

бедовой реакции Страшного на водочную разбавку и такой дикой

непокладистости, проявившейся в Чубарой. Петька понял это, однако не ушел.

И я увидел, что он мне сочувствует и, пожалуй, чем-то собирается помочь. Он

сказал, что нам нужно потолковать. Я догадался: у него нет желания говорить

при Саше, Надень Малахае и Тюле. Эти, мол, пацаны так себе для голубиной

охоты. В «шестерки», еще куда ни шло, они годятся, а серьезный разговор при

них вести бесполезно: он им ни к чему.

Я попросил ребят взглянуть, не собирается ли пугать голубей Мирхайдар.

Они отошли, и Петька сразу заговорил. Вода с водкой? Вода с водкой? Нельзя

давать Страшному. Позабыть, наверное, позабудет старый дом, но может и

шалавым сделаться. А голубь он умный, красавец, бушуй и, похоже,

приживется. А Чубарая не приживется. Она из тех голубей, какие не изменяют

своему первому дому. Здесь Страшному ее не потоптать. И если она даже

снесется, то голубят не станет высиживать.

Чем раньше она улетит, тем лучше. Он бы советовал сейчас же ее развязать

и выпустить. Вчера вечером он поймал молоденькую голубочку. Носик -

зернышко, веслокрылая, как и Страшной, в чулочках, вся черная, а грудь и плечи

в белой косынке, и хвост белый. Мастью, как говорится, Цыганка. Он готов

подарить мне Цыганку. Держать Чубарую - пустые хлопоты. Ее надо выкинуть,

а Цыганку спаривать со Страшным.

Я согласился. В груди у меня отворилась тоскливая пустота, когда я схватил

Чубарую в картошке, освободил от связок и зашвырнул в небо. Чубарая,

немного покружив над участком, улетела в Магнитную.

Петька ушел на конный двор.