Лягушонок на асфальте (сборник)

- А ты дивчина с юмором! Мне докладывали в порядке информации.

Корабельников мурцевал жинку с дочкой. Мурцевал, кинул, кажуть, и

неаккуратно платил алименты.

- Кинул - верно. В остальном - неправда.

- Мне говорил проверенный товарищ.

- Мама от меня ничего не скрывает.

- Семейную политику соблюдала. Не все, чего можно знать старшим, нужно

знать детям.

- Спасибо. Я девять классов закончила и так не просветилась. Я хотела

спросить: «Все рождаются равными, а откуда берутся валютчики и бюрократы?»

- Валютчики? Пишут о них в газетах... Насчет бюрократив?.. Тоже есть. Но

тут, в нас, в городи, я не бачив бюрократив. Мне докладывали, что твой батька

делився... Вин водил тебя в ресторан.

- Почему-то вам все докладывают про папу. Для какой цели вы

интересуетесь его жизнью?

- Для воспитания треба. Зря ты пошла в ресторан. Какой положительный

пример дает ресторан девушке? В театр поведи, в кино, побеседуй... Что и

указывает. .

- Из ресторана замечательный вид. И вкусно кормят. Я ведь погостить

приехала.

- Приучивать к роскоши... Буржуазия пусть приучивает. Я смекаю так:

рестораны тоже пережитки прошлого. Их давно бы позакрыли, кабы не

раскидывали на них план. Недавно на активе спрашивали председателя

горисполкома: «Почему не закроют автомат-закусочную на центральной

площади?» Развел руками: «План». Будем, каже, стараться перекинуть план на

кино або на дворцы культуры. Добре побалакали с тобой. Сдается мне - ты

толковая дивчина.

Трайно подозвал люкового, который прямо в спецовке лазил под душ и

теперь, отряхиваясь, топтался возле загрузочного вагона.

Еще издали было слышно, как в его чунях хлюпает вода. Оказалось, что

Семерля - славнейший Коля Колич. На вопрос Трайно, там ли еще, в кабине

загрузочного вагона, Корабельников или уже спустился в угольную башню, Коля

Колич ответил, что Константин Васильевич минут пятнадцать как уже в турме.

- Опять нырнул за длинным рублем?

- Попробуй повкалывай в турме, другое запоешь. Аль в чужом кулаке

завсегда больше огурец?

- Не груби.

- Буду грубить, потому как у тебя зуб на рабочий рубль. Дай тебе волю, ты

так обкорнаешь, комолый будет.

- Кончай демагогию.

- Ярлык-то пестрый, а я вострый.

- Пораз-з-болтались!

Лестница. Бетонный холодок. Коля Колич поднимается впереди. С робы

перестала стекать вода - забухло сукно.

Маша сказала, что никак не может разобраться, почему в нашем обществе

встречаются такие субъекты. Англичанка Татьяна Петровна дала этому

объяснение: одни люди зависят от других, а Митька Калганов (конечно, со слов

своего папы, крупного начальника) не шибко высокой культуры руководства:

она, дескать, складывалась под влиянием прошлого.

Что ж, и в том и в другом, на разумение Коли Колича, собака зарыта. У него,

Коли Колича, есть и дополнительные соображения на этот счет. Не пора ли

перестать оглядываться далеко назад, на пережитки, и ими выгораживаться?

Этак бревна перестанешь замечать в собственных глазах. О прошлом

мордогнутии он только по слухам знает, а вот на то, как всякие наши Трайно

морду гнут, ему давно тошно смотреть. Тот же Трайно: я, мол, шишка на ровном

месте. И притом незапятнанный человек. В вытрезвителе не купан. С женой не

разводился. С инстанциями в ладу. Усвоил - за предосторожность аль за

превышение власти не накажут. В крайнем случае, выговоришко. На днях, к

примеру, стенную газету вывесили, а он ее взял и снял. Со мной, мол, не

посоветовались. Везде написано про коллективность, а он единоличное

самовластие оказал.

- Дядя Коля, а мы в школе сами стенгазету выпускаем. Классному

руководителю дадим проверить. Допустили синтаксическую ошибку или

орфографическую, она исправит, и мы выпустим.

- Вы, молодежь, вы молодцы.

Похвала Коли Колича была подпреснена снисходительностью. Коля Колич

заговорщицки веселым кивком позвал ее за собой и растворил дверь на

каменный балкон, пышно запорошенный угольной мукой, коксовой крошкой,

блестками графита.

Неожиданным был для Маши простор неба. Почудилось, будто ее

захлестнуло синью. Когда глаза привыкли к высоте и яркости, различила: свет

прозрачен, как протертые нашатырем окна в зеркальном гастрономе, а синь -

небосвод, где вертикально восходят серебряные истребители. Приблизились к

балюстраде. И снова испытала оторопь: простор земли, выбросившийся из-под

балкона, притягивал, заманивал. Раскинешь руки, бросишься в стеклянность, и

понесется на тебя зелено-голубая с коричневой опушкой береговая куга, к

которой подступил коксохим, море с вытянутыми пятнами песчаных островов,

далекая белая церковь, чеканящаяся на грозовом стыке просторов: верхнего и

нижнего.

Коля Колич повернул и наклонил голову Маши.

И Маша посмотрела вниз, на плоскость коксовых печей, источающую

жаркие алмазно-белые миражи. Метнула взгляд от огненных колодцев до

ворончатого вагона. Обрадовалась красивой какой-то геометричности: по

кирпичной равнине - катаная зеркальность рельсов, и пуговицами стальные

круги и кружочки, как бы вмурованные в кладку.

Зал. Потолок высоко. Воздух мореный, отдающий цементом, преснятиной, а

в нем виснет цепь лебедки. А через него наклонно листы солнца. А на дне зала