Лягушонок на асфальте (сборник)

- Никаких подносов, бесстыднику. Из армии вон какие умные парни вертаются...

- Не причитай. Развлечься, что ли, нельзя. Позабыла, Устенька, младость. Ых, комитет

бедноты! Подай-ка водочки, накорми, поедем отыгрываться. Я на курортах бильярдный

чемпион. В американку могу, в пирамидку могу, в алягерр могу.

- Глупости ты бормочешь, Сережа.

- Рассудок, зима-лето. Я не мирволю. Ых, ладони чешутся. Сейчас поширяем кием!

Двенадцатого от двух бортов в среднюю лузу. Бац. Точно.

Спотыкаясь и поскальзываясь, Вячеслав брел возле отца. Блазнилось пламя,

присасывающееся к цистерне (резал ночью), щелканье и скачки шаров. В просвет между

дремой подумал: «Что с отцом? Не устроил разгон? Идет отыгрывать получку? Либо

подвох, либо ему, как и мне, обрыдло сердиться».

Перед комнатой отдыха Камаев дал Вячеславу полусотку, ободряюще саданул в плечо:

- Отыгрывайся лучше сам.

Резкий отцов удар в плечо, наблюдение за игрой Бриля и Стругова рассеяли

магнитные силы сна, и Вячеслав шепнул Брилю:

- По четвертному билету.

Рыжий отшатнулся. После с лихой наигранностью щелкнул пальцами: превосходно!

Вячеслав подряд выиграл две партии. Ожидая, когда Бриль наполнит шарами

треугольник, он взглянул на отца. Отец покачивался на стальной табуретке. Его лицо

багровело, будто он держал на плечах невидимую тяжесть и покачивался вместе с нею.

Едва Вячеслав наклонился, чтобы разбить пирамиду, кто-то выхватил у него кий.

Через мгновение он почувствовал, что оторван от пола и брошен к двери. Ударился боком

о косяк, очутился в коридоре. Карающие руки не дали ему очухаться: подняли и столкнули

с крыльца.

Когда глина перестала скользить под ногами, Вячеслав обернулся. Он хотел кинуться

на того, кто позволил себе такую разнузданность, и увидел что-то коричневое, с

шуршанием летящее к глазам. Коричневым и шуршащим оказался плащ, обидчиком -

отец.

24

Леонид резал крест-накрест вилки капусты. Ксения чистила крупный, сладкий

репчатый лук. Они всегда солили одну бочку капусты с головками лука.

Обрадовались Вячеславу, но быстро поскучнели: он был бледен, усталый,

молчаливый.

- Отдохну у вас?

- Только что хотел просить тебя об этом.

Ксения положила голую луковицу в эмалированный таз, повела Вячеслава в спальню.

- Я поживу у вас? Немножко поживу. Демобилизованных очень скоро наделяют

квартирой.

- Что стряслось?

- Отец... Разлом, одним словом.

- Чё ты в панику впадаешь? Такой парняга! Ты у нас в большие люди выйдешь.

- Невезение, Сень. Лечу в никуда. Наступают, Сень, последние времена. Себя-то не

жаль. Не разбирай постель, на диван лягу.

- Бери, пока не поздно, Томку. Ее любой инженер с руками оторвет. Опасновато,

разумеется. Роскошная внешность. Гулять, боюсь, будет. Отец того же боится. Падки вы на

красивых да на искушенных.

- При красоте она еще и умна.

- Хватила лиха - вот и умна. Была бы раньше умна, не попалась бы. Рассказывала,

муж-то ее детдомовцем прикинулся.

- Сень, ты объясни, как она могла чуть ли не до состояния рабыни докатиться? В

магометанство едва не склонилась?!

- Дочка. И поскольку ее женская суть попала в зависимость... Ты это позже поймешь.

Оно еще войдет в твое соображение.

- Спасибо тебе, Сень.

- Валик больно жесткий. Приподнимись-ка, подушку подложу. Отец в тебе души не

чает. О твоем будущем беспокоится. Томку ты не упускай. Сказка у вас с ней должна быть.

- Не надо, Ксения.

- «Наступают последние времена»... Ишь, сказанул. Душа заходится.

Вячеслав уткнулся в подушку. Она издавала луковый запах, оставленный ладонями

Ксении..

Где сейчас Тамара? Где-нибудь в овощехранилище, потому что на полях нечего делать

- грязь. Будь он с ней, он бы перебирал картошку за двоих, она бы, тепло закутанная, пела

ему.

Он услышал ее грудной, пронизанный нежностью голос. И увидел ее. Она переходила

горную речку. Он побежал к ней. На тягуне его сшибло и понесло вздувающейся водой.

Тамара швыряла в него галькой и хохотала табачным басом Леонида.

Не просыпаясь, Вячеслав понял, что уже скован забытьем, порадовался, что видел

Тамару. После он ходил среди костров. Они казались потухшими, и лишь еле заметно

высверливавшиеся в пепле ноздри указывали на то, что костры полны скрытого

устойчивого жара.

Овеянный сырым холодом, Вячеслав очнулся. На улице ревел огромный грузовик.

Узоры занавесок скользнули по стенам. В нахлынувшей тишине уловил хрипловатое

дыхание матери.

- Ты, мам?

- Вставай, кабы не опоздал на работу.

Она присела на край дивана, прислонилась холодной щекой к его затылку. Горячее

дуновение задело ухо Вячеслава.

- Папа где?

- По улицам слоняется. Беда мне с вами.

Не отворачиваясь от стены, он нашел своей рукой руки матери. В армии они

вспоминались мягкими, гладкими, невесомыми. И то, что теперь они были шершавы, со

вздутыми жилами и раздавшимися суставами, испугало его. Глубокая старость.