Лиарха

Я больше никогда не пойду к Кьяне с Харом.

Эта мысль пришла спонтанно, а потом я начала вспоминать все остальное, что произошло вчера. И поцелуи с Лирой, и то, как я пила коктейль за коктейлем, и то, как выбежала на улицу. Начиная с этого момента, все становилось достаточно смазанным, но недостаточно размытым для того, чтобы не помнить, как меня вывернуло ему на брюки. И как он тащил меня сначала к эйрлату, потом от эйрлата. И как я потом… что я говорила потом?

Не желающий напрягаться мозг в отместку ударил болью в висках — когда я попыталась вспомнить о том, что ему говорила. Кажется, ничего страшного. Кажется, я всего лишь сказала, что меня тошнит, что Лира меня бесит (или не говорила?), и что я не… брала деньги у его отца.

Я больше никогда не буду говорить с Лайтнером, когда я не в состоянии понять, что говорю.

Да. Это надо запомнить или записать, сделать себе заставку на тапете.

Мне нужно было подняться и уйти, но что-то не позволяло мне просто подняться и уйти. Возможно, дикое, неосознанное желание коснуться его (которое навсегда только желанием и останется, если я не захочу, чтобы мы оба ходили в волдырях). Или просто убрать волосы с лица. Или поправить подушку, чтобы он мог нормально лечь.

Все, что я могла себе позволить — это лежать и думать такие вот глупости, и я решила себе их позволить. В конце концов, меня не было дома уже достаточно долго, и от того, что я задержусь еще минут на пятнадцать, ничего существенно не изменится. Судя по только-только начинавшей пробиваться сквозь темноту синеве на небе, время у меня еще есть.

Просто полежать и посмотреть на него.

И подумать о том, как все могло бы быть, если бы после той ночи мы просто проснулись рядом. Нет, его отец наверняка все равно так или иначе всплыл бы и пообещал скормить меня рыбкам, если я буду претендовать на отношения с Лайтнером, но это все равно было бы другое.

Что-то совершенно новое, совершенно другая реальность.

В которой мы все-таки можем быть вместе.

«У него сейчас не самые легкие времена. Он серьезно поссорился с отцом…» — всплывают в сознании слова Кьяны.

Почему он поссорился с отцом?

Из-за меня?

Да ну.

Я отмахиваюсь от этой мысли, потому что вряд ли он поссорился с отцом из-за меня и вряд ли это сейчас имеет значение. Значение сейчас имеет только упавшая ему на лоб прядь волос, которую я все еще хочу заправить ему за ухо. В перчатках это даже было бы осуществимо, но у меня сейчас нет перчаток.

Я больше никогда не буду к нему прикасаться. Просто не смогу. Не смогу, чтобы не причинить ему боль.

Эта мысль выталкивает меня из постели. Точнее, заставляет очень осторожно, максимально мягко сесть и так же осторожно подняться. Лайтнер спит крепко, должно быть, действительно только что заснул. Меня обычно после такого не разбудишь даже грохотом над ухом, но все же я стараюсь ступать очень осторожно. Не удержавшись, бросаю на себя взгляд в геометрическое зеркало, созданное из зеркальных полос.

Изображение получается разрезанным, но я все равно вижу потеки туши и растрепавшиеся волосы — от красивой прически ничего не осталось. От красивой меня тоже, но это изначально было лишено всякого смысла. Сама не знаю, зачем я все это покупала.

Оглядываюсь в поисках туфель, но их нигде нет. В памяти всплывает эпизод, что я нигде не могла их найти еще вчера, а значит, с ними можно просто попрощаться.

Пока-пока, туфли.

Я больше никогда не буду покупать дорогую одежду.

С этой мыслью я шагаю в ванную. Мне нужно умыться и расчесаться, потому что идти в таком виде домой, где Митри и Тай — это кошмар. Даже умытая я буду выглядеть как кошмар, умытая, но босиком и без куртки (моя куртка осталась у Кьяны и Хара), но хоть что-то. Воду я включаю тихонько, из-за этого умываться приходится дольше, но, когда я все-таки оттираю остатки туши с век и со щек, мое лицо выглядит уже получше.

Расчески нигде нет, и, когда я уже начинаю думать, что придется идти домой так, взгляд падает вниз. На кафель, где я стою, а вчера, кажется, собиралась лечь. Это память тоже подтягивает на поверхность, вместе с тем, как Лайтнер помог мне дойти до постели, и как пытался помочь расстегнуть платье. Я буквально физически чувствую это прикосновение и вздрагиваю — не столько потому, что от него тоже остался ожог, сколько потому, что я хочу его повторить.

Несмотря на то, что оно принесет за собой, я безумно хочу его повторить.

И я не могу уйти вот так. После всего, что было вчера.

Поэтому расчесываюсь пальцами, нахожу зубную пасту и чищу зубы (тоже пальцами), после чего еще раз умываюсь. Полотенце здесь одно, и я его не трогаю, просто стою и жду, пока вода на лице высохнет. Капельки стекают по щекам, я бы с удовольствием заставила их сделать это быстрее или высохнуть, но управлять я могу только живой водой. Так ее называл Лайтнер.

Когда обычная высыхает, я выхожу из ванной и замираю: на постели Лайтнера нет.

Он есть у встроенного стенного шкафа.

И он абсолютно голый.

— К’ярд! — ору я, закрывая глаза ладонями и отворачиваясь.

— Что?! — огрызается он. — Я вообще думал, что ты ушла!

— Я ушла?!

— Как ты это всегда делаешь.