Лярва

Тёплый августовский вечер клонился к ночи и к совершенному успокоению. Багрово-оранжевый закат последними лучами заходящего солнца красиво отсвечивал от нержавеющей стали табличек на могильных памятниках, отсверкивал красноватыми бликами от звёзд и крестов, устремлённых в небо, и обнимал всё кладбище призрачным заревом теплоты, благоденствия и безмолвия. И всё было бы приятно и благостно в тот тёплый, жизнерадостный вечер, с его убаюкивающими красками и отрадною тишиною, если бы не тянулись по земле зловещие тени от мрачных надгробий, если бы не устремлялись эти тени узловатыми пальцами к чёрному зеву одной расширенной пустой могилы и если бы в этой могиле не слышались глухие звуки чьей-то пугающей, отверженной жизни. Отсвет заходящего солнца ещё проникал в жуткое жилище Лярвы, ещё освещал блекнущим светом его убогое убранство и самые необходимые для жизни вещи (посуду, старый рваный матрас и прочее), ещё помогал хозяйке видеть и заниматься какими-то мелкими делами и хлопотами, как вдруг свет померк, насильственно заслонённый какою-то тенью. Лярва мгновенно, по-звериному стремительно обернулась ко входу в свою землянку, прищурилась на силуэт стоявшего там человека, не смогла рассмотреть его и собиралась уже пойти вперёд, ему навстречу, но вдруг услышала тихий, предостерегающий и до странности знакомый ей голос:

— Ни шагу дальше, иначе получите в лоб пулю. Оставайтесь в своём углу и внимательно меня выслушайте. Я имею к вам предложение, выгоды которого быстро станут для вас очевидны.

Глава 26

Между тем баба Дуня осознала всю тяжесть предпринятого ею дела. Нет, она не пожалела и не раскаялась. Она лишь поняла, что повторное воспитание ребёнка даётся ей гораздо тяжелее, чем она рассчитывала; что свойственные ей от природы вспыльчивость и властность, казалось бы, умерщвлённые разрывом с сыном и перенесённым горем, на самом деле просто спали в ней, ожидая своего часа, чтобы неудержимо и имманентно вырваться наружу. Если любимые её кошечки ни в чём не могли ей прекословить, то Сучка, не вступая в противоборство, могла просто не понять — или не так понять, — чего хочет от неё пожилая женщина. Разумеется, у девочки и в мыслях не было артачиться, спорить, заявлять о своей воле и своих желаниях. Она ещё не умела вести себя своевольно, приученная с детства к жестокому принуждению. Однако недостаток знаний жизни, общая неразвитость интеллекта, узкий и ограниченный круг понятий ребёнка приводили к тому, что она именно не всё понимала или понимала неправильно, отчего баба Дуня нередко еле успевала сдерживать выплеск раздражения.

С удивлением подмечая в себе эти порывы и зная по опыту, что следование им хотя удобно и приятно, однако же опасно и деструктивно в межличностных отношениях, она вступила в настоящее противостояние разума с характером, перераставшее временами в нешуточные внутренние сражения. Впервые в жизни ей пришлось, уже на старости лет, учиться сдержанности и самоконтролю.

Однажды баба Дуня обратилась к руководству детского дома с просьбой отпустить девочку с нею в зоопарк. Ей ответили согласием, поскольку понимали (да она и не скрывала), что женщина намерена удочерить ребёнка. День был ясный и солнечный, обещавший получение удовольствия от намеченной прогулки. Городской зоопарк представлял собой довольно обширное пространство в лесной зоне, включавшее в себя большие вольеры с животными, перемежаемые роскошными клумбами и живописными горками с цветами. Стоял август в самом разгаре, и грусть от наступающего окончания лета, совмещённая с приятностью ласкающих кожу волн солнечного тепла, рождали удивительно прекрасное и светлое чувство радости ускользающей жизни. Вдвоём они гуляли между вольерами, сидели на лавочках, ели мороженое, и баба Дуня, давно сама не бывавшая в зоопарке, пребывала в самом растроганно-чувствительном состоянии. Она ожидала и от ребёнка подобного душевного расположения — но ошиблась.