Лярва

Вскоре дом показался перед ним полностью. Сравнительно небольшой, приземистый, с отсыревшим крыльцом из чёрного, давно не крашенного дерева, он производил впечатление необитаемого и приглашающего проследовать мимо. Этот дом явно стоял на отшибе, так как нигде поблизости других домов видно не было, а чуть далее задней изгороди начиналась глухая стена плотного елового леса. Замалея подъехал к ограде, остановился и открыл окно, присматриваясь к дворовым постройкам. Болотные миазмы наполнили салон машины и заставили его поторопиться с действиями. Он вышел и подошёл к калитке. «Как же они тут могут жить, среди такой вони?» — подумал он с удивлением.

Перед ним был небольшой поросший бурьяном двор, в котором никто не занимался огородом уже много лет. В глубине двора, прямо по ходу движения от калитки, располагался сам дом, к крыльцу которого от калитки вела небольшая, узкая тропинка среди зарослей лебеды, лопуха и крапивы. По правую сторону, вся окружённая голым и высоким кустарником с редкими жёлтыми листочками, виднелась небольшая времянка, а по левую высился толстый и голый, чуть искривлённый ствол тополя, с шатром листвы далеко наверху. За тополем выглядывали угол и крыша собачьей конуры, довольно просторной и поместительной. «Девочка должна быть там, — подумал Замалея. — Но где же собака? Почему молчит?»

Калитка манила его к себе властно и неудержимо. Она не запиралась на замок и крепилась к столбу старенького серого заборчика, покосившегося в нескольких местах, лишь небольшою петлёй из туго перекрученной бельевой верёвки. Сняв петлю со столба, Замалея с усилием отворил калитку, елозившую по земле всеми штакетинами, и остановился в нерешительности. Путь во двор был свободен, однако странное молчание собаки заставило его насторожиться и прислушаться. Его поразила мёртвая, звенящая тишина, не нарушаемая ничем — ни порывами ветра, ни дальним лаем деревенских собак, ни рокотом моторов автомобилей или отголосками говора людей. Птичий гомон не доносился из леса, и готовившегося ступить во двор Замалею поразила неприятная мысль, что он словно спускается в преисподнюю, будто заживо сходит во гроб. Но это ощущение было не главным: впервые в жизни признался он себе в том, что отчётливо ощущает на своей спине чей-то неотступный, внимательный, настороженный взгляд.

Липкий страх приблизился к этой чистой душе и остановился совсем близко, покачиваясь и норовя запрыгнуть внутрь.

Поёжившись и оглядевшись по сторонам, он сделал всё-таки этот шаг и вошёл во двор. Медленно, почти крадучись, приближался он к собачьей будке, имевшей вид совершенно пустого и необитаемого короба. Надежды на то, что вот сейчас послышится звук влекомой цепи и из конуры выберется девочка либо большой пёс, о котором рассказывал Пацкевич, медленно таяли. Настороженный слух, как ни старался, не чувствовал ни единого живого движения, ни единого бездушного дуновения — ровным счётом ничего. Тишина стояла настолько мёртвая, неестественно мёртвая, что начала наконец устрашать Замалею. Пару раз он нервически оглядывался назад, словно ожидая удара ножом в спину. И отсутствие опасности сзади лишь разжигало и обостряло его странное, дотоле незнакомое состояние, именуемое беспричинным и острым ужасом.

Наконец он дошёл до конуры и встал подле. Теперь надлежало заглянуть внутрь. Взмокший от пота, уставший от нервного напряжения, он перевёл дух, вздохнул и оглянулся на крыльцо дома. Чёрная бездонная пропасть окна угрожающе пялилась на него своим стеклянным зевом. Ему почудился чей-то пристальный взгляд из-за этого стекла, но он тотчас попытался уговорить себя успокоиться. Думая уже отвернуться от дома к конуре, он задержал взгляд на плотно закрытой двери, и ему почему-то представилось, как вот сейчас, сию минуту эта дверь распахнётся настежь и хозяйка-садистка накинется на него с ножом. «Однако, чёрт возьми, ты не был раньше таким впечатлительным, — подумал Замалея. — И трусом тоже не был! Успокойся и выкинь из головы эти страхи!» Он насильно придал своему взгляду, бывшему секунду назад робким и опасливым, сугубую смелость и беспечность, бойко оглядел ещё раз окно и дверь дома и… вдруг понял, что не хочет оборачиваться к конуре!

Именно не хочет.

И не хочет потому, что крайним боковым зрением уловил уже там какое-то медленное движение. Там, над конурой, кто-то едва заметно шевелился. Это осторожное движение было настолько несомненным, что Замалея, скосив глаза и видя его воочию, почувствовал, как волосы на его голове начинают подниматься дыбом, по спине течёт обильный пот, а ладони становятся влажными и скользкими.