Лярва

Будучи в молодые годы весьма привлекательной женщиной, даже вполне красавицей, и пользуясь популярностью у противоположного пола, она, что называется, заигралась своими поклонниками и упустила несколько вполне достойных партий. Раз за разом встречая пылкие признания и слыша предложения руки и сердца, она неизменно отвечала равнодушием и разбивала сердца тем легче и жестокосерднее, чем сильнее чувствовала в мужчине искренность. Казалось, ей доставляло даже удовольствие видеть страдания, а нередко и унижения влюблённых.

Как бы там ни было, но ухаживания женоподобных интеллигентов вызывали в ней жгучее желание мужской брутальности и силы, и, наоборот, встречи с приземлёнными и прямыми самцами, мужиками от сохи немедленно пробуждали в ней возвышенные стремления к романтике, театрам и рассуждениям об искусстве. Стоило на горизонте появиться серьёзному и практичному прагматику, добивавшемуся её внимания с нескрываемой целью создания семьи, как ей тотчас хотелось чего-то бесшабашного и разухабистого, дискотек до утра, побольше смеха и поменьше серьёзности. Напротив, пьяные ночные загулы, танцы, посиделки у костра и компании с гитарой ей быстро прискучивали, и душа начинала стремиться к надёжности, стабильности и солидному счёту в банке. Лёгкий и весёлый нрав в мужчине казался ей несерьёзным отношением к жизни и ненадёжностью в трудную минуту, тогда как отсутствие юмора наводило на подозрение, что с таким занудой она «подохнет со скуки». Доходило до того, что одного она отвергала за запах пота, другого — за излишнюю надушенность туалетною водою, третьего — за торчавшие из носа волосинки, а четвёртого — за чрезмерную заботу о собственном внешнем виде. В конце концов, кидаясь из крайности в крайность и требуя в каждом новом знакомстве безупречности, она заперебиралась до того, что осталась одинокою в тридцатипятилетнем возрасте, когда все подруги имели уже по двое и по трое детей. Однако «прынц» всё не встречался, и Евдокия наконец призадумалась о том, что ждёт её дальше. И призадумалась, и устрашилась.

К этому времени признаки физического если не увядания, то завершения цветения коснулись уже этой розы. То есть она всё ещё была подлинною розой, однако же такою, у которой уже начали опадать лепестки. Недавние аппетитные качества, такие как стройная фигура, горделивая посадка головы и роскошно ниспадавшие по плечам длинные волосы, обернулись вдруг неприлично тощими плечами и предплечьями, ранним целлюлитом, усилившимся выпадением волос, а когда-то гордое прямохождение стало смотреться и даже за глаза именоваться то «шваброй», то «доской». Не будем углубляться в эти печальные материи и просто скажем: она наконец хватилась, но хватилась с опозданием.

Душа, столь редко дружная с разумом, на сей раз проявила с ним солидарность и услужливо позволила Евдокии первый раз в жизни влюбиться — увы, без взаимности. Её избранником, словно в наказание, оказался человек на удивление никчёмный. Отъявленный бездельник, болтун и пройдоха, успевший отсидеть в тюрьме за воровство и за драку, он отличался вечным безденежьем, бешеным нравом и безудержным женолюбием, имевшим у него характер крайне скачкообразный. Всю жизнь он скакал от одной женщины к другой, ни с кем не мог ужиться и тем единственным, кажется, был схож с Евдокией. Они оба даже и разбивали сердца одним и тем же оружием — внешним эффектом. Если она побеждала красотою, то он очаровывал бархатисто-низким голосом, игрой на гитаре, брутальностью, юмором, удачно подвешенным языком без костей и тем особенным, лёгким отношением к жизни, которое столь импонирует женщинам. Покорив очередную наивную душу, он через какое-то время принимался открывать ей глаза на правду: вначале — пьянством и загулами с друзьями, затем — просьбами денег в долг, после — враньём, вечными отлучками и, наконец, изменой. И вот как после этого не увериться в существовании ветхозаветного сурового Бога, ежели Бог послал Евдокии именно такое наказание?