Лиат. Сожженная льдом

А вот это интересно. Уже третий раз позволяет себе дерзить ей, но если первые два она оправдывала это хамство страхом за свою же жизнь, то теперь его слова вызвали откровенное раздражение.

— Беспечна? Ты такой находишь меня?

Глядя прямо в его глаза, отмечая, что за последнее время ее друг, тот, которого она знала, как свои пять пальцев, тот, чье настроение и эмоции считывала всегда без особого труда, ощутимо изменился. В нём впервые появилась холодность к ней. Эйнстрем, который замораживал всех своей надменностью, расчётливостью и ледяным презрением, с ней с самой первой минуты был открыт и честен. Один из тех, в ком Лиат была уверена, как в самой себе, сейчас смотрел на нее незнакомым мужчиной с отблесками ярости и возмущения в глазах.

— Да, я нахожу вас именно такой. И не нахожу другого слова, которым можно охарактеризовать ваши легкомысленные поступки.

— Эйнстрем, — предупреждающе низко, в то же время изумлённо глядя, как заходили желваки у него на скулах, — не забывайся, друг мой…

— Друг? С каких пор Лиат, ты стала ставить слова друга и верного помощника ниже слов какого-то грязного раба?

Так вот оно что…Лиат поднялась с дивана, сложив на груди руки и глядя на раздувающиеся от злости ноздри мужчины, продолжавшего гневную речь.

— С каких пор ты прислушиваешься к советам безродного ублюдка, игнорируя советы своих полководцев?

— Осторожнее, Эйнстрем, не забывай, что ты точно так же, как он, принадлежишь мне. И уже завтра вы можете поменяться с ним местами.

Запнулся от неожиданности. Но, скорее, удивленный собственной наглостью, а не ее реакцией. Правда, всё же через секунду вздернул кверху подбородок и процедил сквозь зубы:

— В Цитадели ходят грязные слухи о моей Госпоже, и сколько бы языков я ни отрезал каждый день, настанет время, когда это перестанет пугать сплетников, и тогда вашей участи не позавидует даже самая низшая смертная рабыня.

— Сплетни не всегда говорят, их можно так же и написать. Руби им и пальцы, и когда они поймут, что не в состоянии добыть себе корм или защититься, перестанут болтать. Подумай об этом, Эйнстрем.

Лиат подошла к нему.

— Как и о том, что это я решаю, кто и как долго будет рабом, а кто и каким образом может стать свободным. Я всегда ценила тебя за твой ум, сдержанность и верность. Сегодня я усомнилась в двух первых твоих качества. Не позволь мне засомневаться и в третьем, самом важном.

Отошла от него, снова открывая конверт.

— А сейчас я всё же хочу ознакомиться с предложением нашего остроухого друга Барата.

— Да, моя Госпожа, — выдавил из себя, склоняя голову, — я жду.

Он пролепетал что-то ещё, но она уже не слышала его слов, чувствуя, как начал сгущаться в комнате воздух, как начало вонять той самой эльфийской гарью вокруг, и стали расплываться перед глазами буквы.

Племянник Балместа в свойственном всей их проклятой семейке высокомерном тоне не просто предлагал снова закрепить союз между их расами, указав, правда, что это предложение станет последним…ублюдок требовал вернуть принадлежащих его роду гладиаторов, один из которых Арис Одиар жестоко убил младшую сестру Барата, которой принадлежал в качестве сексуальной игрушки, после чего сбежал.

Эльф напирал на то, что отказ выдать гладиаторов будет приравнен объявлению нового раунда в войне.

Самоуверенная сволочь!

Лиат вскочила с дивана и подошла к окну, распахивая его и глотая открытым ртом воздух.

— Чёрта с два они получат гладиаторов! Что бы ни сделал Арис… и перед глазами зарябило…«в качестве сексуальной игрушки». Дьявол! Почему это сделал он? Как бы я сама хотела найти тело этой твари и воскресив её, снова и снова убивать. Барат подробно описал, в каком состоянии обнаружил свою горячо любимую сестру, видимо, надеясь, что меня поразит жестокость Ариса. А меня захлестнуло волной жалости и боли от понимания, что ему пришлось пережить, если он не просто убил, чтобы освободиться от её власти, а изрубил эту шлюху на мелкие кусочки, рискуя быть пойманным. Какую же ненависть он испытывал, ставя на кон собственную свободу, ради того, чтобы насытиться местью. Ни о свадьбе, ни о выдаче гладиаторов не может быть и речи.

Не глядя на Эйнстрема, продолжая смотреть в окно, на то, как кипит жизнь под стенами башни. На снующих с телегами, наполненными камнями, рабов, на окрики строителей, воздвигающих новые бараки вместо сожжённых. Какой-то воин резким движением руки остановил служанку, чтобы закружить её в воздухе и под её громкий смех, поцеловать. Цитадель живёт, восстанавливаясь. Живёт, словно несколько дней назад не подыхала в агонии, осаждённая своими лютыми врагами. Торопится жить, понимая, что каждый следующий рассвет может стать началом конца, а каждый следующий закат поглотит солнце Мендемая для неё навсегда.

— Это ещё не всё.

Голос Эйнстрема напряжённый и тихий. Повернулась к нему, склонив голову набок, и тут же застыла, увидев, как вздулась на его лбу вена и отчаянно запульсировала жила на шее. Новости явно из ряда вон выходящие.

— Говори.

— Ваш отец…его отряд…