Либеральные реформы при нелиберальном режиме

Но, всматриваясь в контекст столыпинских реформ, мы обнаруживаем основания для тревоги. Одно из них содержится в факте, что закон 1911 г. поразительно далеко зашел в пресечении независимого пересмотра решений землеустроительных властей. Ст. 18 наделяет их исключительным правом разрешать «споры, возникающие собственно из землеустройства, не исключая и споров о границах подлежащих землеустройству земель». Сохранилось право обращаться в суд с жалобами на процедурные нарушения и «нарушения закона»[595], но эта граница между вопросами, которые можно было обжаловать в суде, и теми, которые нельзя было обжаловать в суде, была проведена совершенно произвольно. Далее, в решимости действовать безоглядно землеустроительные комиссии порой заходили слишком далеко. Например, специалисты по сельскому хозяйству в Министерстве сельского хозяйства требовали расширения сферы действия ряда законов о защите лесов, так чтобы они охватывали все случаи, когда действия собственника «создают угрозу для сельского хозяйства»[596], а позднее (1922 г.) группа агрономов потребовала перехода к землеустройству исключительно на «агрономическо‐экономической» основе. При этом они заранее отбрасывали точку зрения собственника как несущественную и полностью игнорировали способность рыночных сил направлять дело с помощью разумных стимулов (скажем, в виде понижения дохода у того, кто хозяйствует глупо и нерасчетливо, и вмешательства предпринимателей, желающих откупить землю, чтобы использовать ее с большей прибылью)[597]. Учитывая такие настроения, нельзя не высказать опасения, что высокопоставленные администраторы могли использовать эти в общем‐то разумные положения для того, чтобы уничтожить ряд прав собственности, необходимых для эффективного рынка.

Сохраняющиеся черты неадекватности новых прав собственности были связаны с тем, что это была все‐таки «личная», а не «частная» собственность. По закону о земских выборах крестьяне, владевшие только укрепленной в собственность надельной землей, не имели таких же избирательных прав, как частные землевладельцы[598]. Можно придумать разные теоретические основания для того, чтобы наделить привилегиями на выборах владельцев частной земли: они больше заинтересованы в благополучии общества; они должны быть сравнительно меньше подвержены соблазну всяких грабительских планов перераспределения; наличие у них скромной земельной собственности говорит о наличии таланта и усердия (или хотя бы о том, что они не разбазарили то, что было накоплено талантом и трудом их предков). Что касается двух первых соображений, то здесь различие между надельными землями и всякими другими совершенно несущественно. Что же касается третьего, то можно смело утверждать, что крестьянин, сумевший купить частную землю, проявил больше напористости, чем тот, кто благодаря реформе укрепил надел в личную собственность. Но этот аргумент противоречит представлению самого Столыпина о типе крестьянина, который должен стать ведущей фигурой в сельской жизни – «сильного», т. е. умелого и предприимчивого. Если реформа втянула в свое русло таких крестьян (реальность, как мы видели, была сложнее), то странно было наделять их более низким политическим статусом, чем крестьян – владельцев эквивалентной ненадельной собственности. Кроме того, это решение противоречило намерению Столыпина интегрировать крестьян в общую культуру России.

Сохраняющиеся недостатки новой крестьянской собственности касались того, сколько земли крестьянин мог иметь и кому он мог ее продать. Закон 1910 г. установил предел надельной земли, которую мог приобрести крестьянин в одном уезде, – разный для разных местностей. Для Украины и Великороссии пределом был надел для шестерых мужчин[599]. Судя по всему, идея была в том, чтобы то ли сохранить мелких производителей, то ли защитить города и деревни от потерявших землю безработных крестьян[600]. Вторая версия заставляет вспомнить о вечных опасениях режима: земельная реформа может привести к пролетаризации крестьянства и соответствующим политическим и социальным угрозам. В любом случае установленный верхний предел был мал, но даже если бы он был выше, все равно это противоречит идее дать предприимчивым крестьянам возможность в полной мере, насколько это позволят рыночные условия, раскрыть свои таланты. В конце концов, есть естественные границы величины крестьянского хозяйства: чем больше приходится полагаться на наемных работников, тем меньше возможностей помешать отлыниванию, работе спустя рукава и мелкому воровству.