Либеральный архипелаг. Теория разнообразия и свободы

По мнению Гоббса, инстинкт самосохранения настолько силен, что он ставит пределы любой суверенной власти. «Если суверен приказывает человеку (хотя бы и по праву осужденному) убить, ранить или изувечить себя, или не оказывать сопротивления тому, кто на него покушается, или воздержаться от пищи, вдыхания воздуха, употребления лекарств или какой-то другой вещи, без которой он не может жить, то такой человек свободен не повиноваться»[106]. Он имеет такое право, потому что не может от него отказаться, так как его существо требует от него сопротивляться грозящей ему смерти. Хотя человек «может заключить такое соглашение: если я не сделаю того-то или того-то, убей меня, он не может заключить соглашения, гласящего: если я не сделаю того-то и того-то, я не буду сопротивляться вам, когда вы придете убить меня. Потому что человек охотнее выбирает меньшее зло, которое в данном случае состоит в опасности смерти при сопротивлении, чем большее зло, а именно верную и неминуемую смерть при отказе от сопротивления»[107]. Однако из этого следует лишь то, что стремление избежать смерти – это мощная мотивация, а вовсе не то, что смерть считается всеми за величайшее зло.

Гоббс, размышляя о человеческой природе и человеческом благе, не учитывает того факта, что совесть – более важная мотивация, чем страх смерти, так как под совестью всегда понимаются ценности, считающиеся более важными, чем (просто) жизнь. Во-первых, наказания за поступки, несовместимые с совестью, могут (согласно некоторым религиям) быть более суровыми, чем смерть, – например, вечное проклятие[108]. Но для другого человека требования совести нередко делают некоторые поступки просто невозможными даже под страхом смерти[109].

Мы не хотим сказать, что нарушение любых требований совести всегда воспринимается всеми как дело абсолютно немыслимое. Ясно, что люди то и дело поступают вопреки своей совести – они могут лгать, красть и убивать, даже понимая, что все это недопустимо с точки зрения морали. Иногда небольшое нарушение требований совести может оказаться делом гораздо менее неприятным, чем значительная утрата – например, смерть ребенка. Люди могут изменять своей совести из страха (т. е. вследствие личной заинтересованности), вследствие гнева или по многим другим причинам, причем вероятность таких поступков тем выше, чем ниже непосредственные издержки, связанные с нарушением требований совести. Одни люди более склонны к раскаянию, чем другие, и потому следуют велениям своей совести. Другие же, напротив, способны убедить себя в том, что они поступают правильно, даже когда подозревают обратное, и стремятся примирить свою совесть со своими интересами. Главное здесь не то, что совесть управляет поступками людей, а скорее то, что совесть не только оказывает мощное влияние на людей, но и является более важным окончательным соображением, чем страх смерти.

Но почему мы придаем совести такое значение? Во-первых, наблюдения говорят нам о том, что люди демонстрируют несгибаемую склонность действовать в соответствии со своей совестью (или «принципами», если прибегнуть к более ранней, юмовской терминологии) и находят затруднительным поступать вопреки ей. Однако нам следует как-то объяснить этот факт. Лучше всего это сделать, признав, что жизнь людей не сводится исключительно, или хотя бы главным образом, к телесному существованию; это прежде всего сознательная жизнь. Величайшие страдания, выпадающие на долю людей, в целом носят не только физический, но и нравственный характер. Нравственные мучения представляют собой одну из наихудших разновидностей страданий. Механизм таких мучений раскрыт в романе Конрада «Лорд Джим» – истории человека, терзаемого виной. Причиной этой вины служила мысль о его ответственности за страдания и смерть других людей[110]. Более всего людей гнетут переживания, которые вызваны поступками, совершенными вопреки совести[111]. Вся глубина этих страданий лучше всего описана не в Книге Иова, на которую мог бы сослаться Гоббс, а в Евангелии от Матфея и от Марка[112].