Либеральный архипелаг. Теория разнообразия и свободы

Однако, чтобы полностью оценить значение совести, простого признания ее способности играть мотивирующую роль нам не хватит. Недостаточно сказать, что мы склонны руководствоваться этой субъективной тенденцией к предпочтению требований совести, например требованиям, диктуемым нашими личными интересами. Люди – это не простые машины, обладающие предпочтениями (настроенные на предпочтение минимума нравственных страданий)[113]. Наличие совести делает нас существами, уважающими конкретную ценность (и соответственно придерживающимися ее): ценность правильных поступков. Правильный поступок ценен не тем, что он вызывает меньше страданий; он вызывает меньше страданий, потому что мы его ценим. Мы непосредственно мотивируемся желанием поступать правильно, а не одним лишь желанием избегать страданий.

Только не следует понимать эти рассуждения в таком духе, будто бы мы – святые от природы. Суть, грубо говоря, состоит в том, что мы – существа, наделенные моралью и потому стремящиеся поступать правильно, т. е. должным образом. И тот факт, что мы нередко (сознательно) поступаем дурно, этого не меняет. Правильным поступкам мы придаем наивысшую ценность.

В финале «Махабхараты» Юдиштира с собакой, оставшейся его единственным спутником, подходит к вратам рая. Теперь-то он наконец может туда войти и обрести там не только покой, но и свою семью и самых дорогих друзей; однако в качестве платы за вход он должен бросить собаку, которая все это время сопровождала его. Разочарованно, но почти без колебаний Юдиштира отказывается войти, заявив, что не может оставить животное, преданно следовавшее за ним. Отречься от своего долга по отношению к собаке – слишком высокая цена, несмотря на все испытания, которые он преодолел, чтобы добраться сюда; слишком высокая, даже несмотря на обещание вечного блаженства. История кончается счастливо, поскольку, естественно, в рай впускают обоих – Юдиштира прошел последнее испытание. Но суть этого рассказа вовсе не в том, что «все хорошо, что хорошо кончается», и не в том, что верность не имеет цены, хотя и это тоже вполне мог иметь в виду древний автор. Главное в этой истории – размышления о наивысшей ценности правильных – или праведных, или должных – поступков, в зависимости от того, как переводить слово «дхарма».

Значение этого сюжета заключается не в его ценности в качестве практического руководства по этичному поведению. Нам говорят вовсе не о том, какой поступок будет правильным, а о том, что правильный поступок обладает некоей ценностью – собственно, большей ценностью, чем что-либо иное. До нас в драматической форме доносят идею, к которой люди неизменно приходили снова и снова: правильные поступки – наилучшие. Или в другой, еще более благородной формулировке: лучше пострадать от зла, чем совершить его[114].

Из всего этого следует, что для людей стремление избежать смерти не является самым важным мотивом. Хотя в любой конкретный момент человек может выбрать такой поступок, который необходим, чтобы остаться в живых, людям свойственна общая тенденция не принимать во внимание это соображение и помнить о существовании других, более важных побуждений.

Если мы теперь вернемся к вопросу о том, какие фундаментальные интересы могут лежать в основе конкретных интересов, приобретенных теми или иными людьми, то можем сказать, что одним из таких интересов служит стремление к процветанию. Но отвечая на вопрос о том, что следует понимать под процветанием, следует отметить, что, во-первых, вопреки Аристотелю, процветание бывает разным, и что, во-вторых, вопреки Гоббсу, процветание не сводится к тому, чтобы избегать смерти и удовлетворять свои желания. Основу любого типа человеческого процветания составляет правильное поведение – поведение, отвечающее требованиям совести.

Если существуют какие-либо фундаментальные человеческие интересы, то как минимум таким интересом будет стремление жить в ладу со своей совестью. Едва ли не худшая участь, которая может выпасть на долю человека, – невозможность избежать поступков, совершаемых вопреки своей совести, т. е. невозможность делать то, что представляется правильным. Этот интерес присущ аборигенам в далекой Австралии, самураям XV в., представителям народности ибо, католикам-ирландцам из современного Дублина, евреям-хасидам из Нью-Йорка и членам техасской секты «Ветвь Давидова». И хотя все эти люди сильно различаются в понимании того, что правильно, а что – нет (хотя признаваемые ими ценности в значительной степени могут совпадать), и вынуждены признавать – в тех случаях, когда живут рядом друг с другом, – что их ценности не всегда позволяют им сосуществовать без некоторых уступок, все они разделяют единый интерес к тому, чтобы иметь возможность следовать своей совести.